Сборник, посвящённый тридцатилетию творческого объединения художников севера Нижегородской области и выходу первого номера журнала «Новая традиция», представляет собой третье издание, дополненное воспоминаниями участников нашего Союза.

Творческое объединение художников «Север» был организован в 1978 году по инициативе преподавателей художественных школ севера Нижегородской области на первой объединённой выставке, проходившей в Шахунье в том же году.

В инициативную группу Объединения входили 14 художников, преподавателей художественных школ. Было решено проводить совместные поездки на этюды, передвижные выставки, а также издавать рукописный журнал, в котором молодые художники могли бы обмениваться своими впечатлениями и мыслями о творчестве и об искусстве.

Журнал назывался «Новая традиция». В 1979 году вышел в свет первый и единственный номер журнала тиражом восемь экземпляров. Тираж был изъят в 1980 году после неоднократных собеседований в Шахунском отделении УКГБ по Нижегородской области.

Предлагаемый сборник посвящён тридцатилетнему юбилею нашего Союза. В нём помещен полный текст первого номера журнала без искажений и дополнений. В сборнике приведены тексты собеседований с сотрудниками органов госбезопасности, а также заметки, письма и воспоминания ветеранов объединения. От первого номера журнала остались два экземпляра: Храмушин Игорь Александрович, инженер и искусствовед (г. Дзержинск), оставил как коллекционер, Козырев О.С. – как автор и председатель Объединения.

Союз художников жив. В 2008 году ему исполнилось тридцать лет. Сейчас он официально оформлен как межрайонное творческое объединение художников «СЕВЕР». На юбилейной выставке в августе 2008 года, ровно через тридцать лет, я оставил почётную должность общественного председателя Союза. Сейчас объединение возглавляет ветеран союза Климина Людмила Витальевна, талантливый, увлечённый, по-настоящему одержимый профессиональный художник.

Текст журнала тиражом 8 экземпляров был дублирован в компьютерном варианте в 1999 году Кивериным Виктором Петровичем. Настоящий сборник представляет собой третье издание, дополненное воспоминаниями участников и современным состоянием нашего Творческого объединения

О.Козырев, 15.12.2008 г

Глава I.

Год 1978. Начало

Полный текст подлинника журнала «Новая традиция», №1, Шахунья, 1979 г.

Журнал называется «Новая традиция». Казалось бы, в самом названии кроется противоречие. Традиция – это освященные временем принципы и приемы, а понятие нового всегда связано с поисками и ломкой.

Не вдаваясь в подробности расшифровки и истолкования искусствоведческих терминов, объясним эту странность тем, что подобным названием мы утверждаем и свою приверженность лучшим традициям русского демократического искусства, и необходимость самостоятельных поисков выразительных средств языка искусства.

В журнале предполагается несколько разделов, такие как проблемы и прогнозы молодежного художественного движения, анкета искусства; из писем и записных книжек художников; обзор выставок, очерки, а также, возможно, материалы устного народного творчества, собранные во время поездок по районам.

Основным стилистическим принципом (манерой словесного выражения) мы избрали импровизацию и экспромт. Нам нужны даже противоречивые мысли, зафиксированные пусть резко, но кратко и ясно.

Журнал выходит один раз в год и непосредственно связан с конкретной творческой практикой участников творческого объединения, в составе которого – преподаватели художественных школ Шахуньи, Тонкино, Уреня и Ветлуги.

Объединение возникло по инициативе преподавателей художественных школ и является составной частью областного методического объединения при управлении культуры. Программа и состав объединения опубликованы в данном номере журнала.

О.Козырев.

Откуда мы, кто мы…

Можно подумать, что гиганты действовали в одиночку. Однако Гоген велик не в горделивой замкнутости, а именно в кругу своих друзей, и еще более велик – в окружении противников. Точно так же можно сказать о Ван Гоге, Лотреке и десятках других художников, кого мы почитаем. Одному плохо. Один даже на тротуаре не остановишься, чтобы поделать наброски – странно это и непонятно. Двое – уже бригада. Работа обретает смысл, движения - уверенность, действия – направленность. В этом отношении даже враг является на деле истинным другом художника, так как стимулирует его творческую энергию, а жизненные неудачи – так это вообще лучшая питательная среда для творчества. Нет! Объединение это единственное средство не захиреть в одиночестве.

И как это мы раньше не догадались? И кто же это нас надоумил: кусты, кусты всё твердил? Да это же Торопов! Он – громадный, и то, что он произносит, мы сначала не воспринимаем, так как всё это сначала уносится ввысь, и только ударившись о небесную твердь, доносится до нас в качестве эха. Входя в дом, он вместо «здравствуйте!» говорит: «Есть идея!». Когда он идёт, такое ощущение, что несколько впереди его идёт Идея! Он у нас Казначей, я так и буду его называть в дальнейшем. Надёжный, проверенный на прежних союзах и объединениях.

Успех любого объединения решают люди, одержимые страстью. А так как мерилом страсти у нас являются взносы в общую кассу, я и перечислю сначала одержимых страстью вкладывать капитал в сомнительные и недолговечные мероприятия. Их шесть. Все они на должностях, а потому будем называть их согласно Табели о рангах: Казначей, Первопечатник, Секретарь, Искусствовед (он же Председатель), Завхоз и Ревизор. Поскольку реальные лица спрячутся под псевдонимами, то в характеристиках участников могут быть допущены некоторые литературные (или окололитературные) вольности .

Итак, Казначей более-менее ясен, хотя мы не раскрыли и десятой доли его достопримечательностей. Напомним пока, что он громадный.

Самым неукротимо-одержимым у нас является Первопечатник. Его девиз: «Чтобы стать великим художником, надо сколотить великий мольберт!». И это действительно так – ведь чтобы написать большую картину, надо взять большой холст. Он постоянно в деле: днём колотит мольберт, а ночью, во сне, рассматривает громадную картину, которую будто бы уже написал когда-то, только не знает – вроде бы где-то спрятал. Что там, не разберет, но что-то великое – это точно. А мольберт он, кажется, действительно сколотит.

Самым болтливым, а главное, самым неуязвимым из нас оказался Искусствовед. Говорит он только о себе и, не приписывая чужих похождений, говорит только правду, но при этом так врёт, что и сам больше верит выдуманному, и собеседника с толку сбивает. Но зато это даёт ему невероятную возможность обо всём рассказать и никого при этом не выдать. Об искусстве он говорит короче, чем о себе: «Писать надо как? Раз!.. Раз!... Раз-раз-раз! И: «а-а-а», - с выдохом и почти шёпотом заканчивает он.

Каждый из наших «одержимых» является самым-самым. Так вот, самым талантливым из нас является Секретарь. Она так выдыхается на этюде, что после работы похожа бывает на выжатый тюбик из-под кобальта фиолетового, а потому, наверное, и кобальт фиолетовый мне всегда напоминает нашего Секретаря. Пишет она так, будто сама хочет размазаться по холсту, раствориться в живописных потёках – истинный живописный талант! Хотя сама она сомневается в этом.

Больше всех приходится работать у нас Завхозу (он же Хозяйственник). Он готовит помещение для творческой дачи, заботится о размещении «одержимых», то есть организует хозяйственную и бытовую стороны работы объединения. Это по его инициативе была организована первая выездная творческая дача в Ветлуге. О выставке, проведённой участниками объединения в Шахунье, о встречах и обсуждениях, о поездке в Ветлугу будет еще рассказано в нашем журнале.

Самым таинственным участником группы является Ревизор. Мы еще не видели от него ни взносов, ни выступлений. А поскольку он нас еще ни разу не проверял, ничего определённого о нём пока сказать не можем.

Да, одному плохо. Мысли и рассуждения, замыслы и планы постепенно обрастают второстепенными заботами (о хозяйстве, о семье, о работе), служебное положение обязывает носить приличную одежду, в которой не сядешь на пеньке или на тротуаре и не прислонишься к стенке. Постепенно лишним становится альбомчик в кармане (некрасиво топорщит материю) и, наконец, с сожалением обнаруживаешь однажды, что в кармане нет даже карандашика с наконечником, такого когда-то привычного и надёжного друга. Да и мысли стали ленивей и осторожней (а как же: дети, квартира, кресло на работе!), а замыслы – так и вовсе никчёмными.

В лучшем случае, приснится иногда, что нашёл будто бы написанные когда-то картины. И так ясно увидишь, что помнишь их и ищешь утром: «А может действительно это есть уже у меня? Ведь это реально и обязательно надо было сделать. Можно было сделать». Да, надо бы. Или появится спасительное: «А кому это надо? Кто это поймёт? Кто оценит?»

А действительно, кто? Но нужно ли, чтобы ценили и возносили? Может, на зрителе и выставкоме нужно просто проверять себя, чтобы еще раз утвердиться в правоте идей своих – и только! Вы видели когда-нибудь, чтобы за одно поколение на голом месте вырос полноценный лес? Даже грибы не будут расти без соответствующей среды. Мы знаем также, что гении рождаются редко. Чтобы родился «гриб-гений», нужна почва, удобренная останками множества поколений. Духовный «гриб» также нуждается в удобрении. Твоя семья, твой род, твои предки, может быть и ты сам – лишь удобрение для духовного взлёта одного из твоих потомков или приверженцев. Вот почему репрессии даже ради, казалось бы, самой благородной идеи это преступление геноцида. Вот почему гражданская война, спровоцированная даже во имя самой прогрессивной идеи – уголовное преступление.

Думай о себе, воспитывай себя, тренируй себя, - чтобы стать удобрением для будущего. На этом извечно строится духовная культура народа, нации, планеты Земля. Это то, что называют преемственностью поколений. Это то, что составляет материал духовной истории. Это, наконец, то, что приобретено Человеком в борьбе с животной своей природой на пути к осознанию личности, равной среди равных, свободной среди свободных, мыслящей среди мыслящих. Это то, что накапливаясь как твоё личное достояние, закрепляется в генах и передаётся потомкам как потенция возможностей. Следы поисков на этом пути и есть Творчество.

Твой духовный мир это твой храм, который ты строишь в своей душе, идя к Идеалу, находящемуся в куполе твоего святилища. Всё, что накопил ты на этом пути, - это твоё открытие мира: от восхищения многообразием предметов до философии чувственного познания. Твои работы это росписи на стенах твоего храма, а зрители – прихожане, более-менее посвящённые в таинства обрядов твоей религии. Твоё право – закрыть перед ними двери твоего храма. Но человек еще и продукт общества. То, над чем мучается один, знакомо многим. Вот почему идея всегда витает в воздухе – она созрела в массе. Поэтому ещё нельзя быть просто одному.

Нужно смело нести в свой храм всё, что в результате упорных контактов становится твоим личным убеждением. Но для того чтобы это стало твоим убеждением, нужны личные усилия, а не записи чужих мыслей.

Твой храм - внутри тебя. Ты изнутри, в себе, поднимаешься к куполу, чтобы узреть Идею – смысл твоей ветви в родословном древе Познания. Построишь ли? Взберёшься ли? Успеешь ли? «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идём?» - пели туземцы на Таити. Гоген не ответил – он зафиксировал движение к этому знанию.

Чтобы быть самим собой, нужна смелость. Самое опасное для человека, оказывается, прямолинейность, уверенность и односторонняя убеждённость. Творческая среда возникает в душе твоей тогда, когда у тебя нет убеждений. Сегодня я кляну царизм за узурпирование власти народа, завтра – восхищаюсь Петром I, Екатериной II, удивляюсь размаху русского влияния в Азии и на Ближнем Востоке при Александрах и Николаях - ведь не зря они жили, они утвердили Россию как мировую державу. Вчера ещё верил в непогрешимый гений наших вождей – сегодня сомневаюсь даже в их элементарной порядочности. Но если меня спросят завтра, почему сомневаюсь, я смело могу сказать: «А я уже не сомневаюсь!» Потому что художник думает всегда, а, думая, опровергает себя в своих убеждениях, вырабатывая новые, чтобы опровергнуть вновь на основе жизненных наблюдений. Так растёт живое дерево души художника. Убеждённость, тем более вера в заранее данные, чужие, не проверенные на собственном или на чужом опыте идеи, приводят к жестокости, озлобленности, тупому исполнительству. Просыпаясь, ты должен каждый раз как бы открывать мир заново. Каков он? Ведь пока ты спал, - лес, нефть, газ как сырье непрерывным потоком текли на международные рынки, и значит там, где ещё вчера ты писал этюд, сегодня – захламлённая, развороченная бульдозерами пустыня, а значит и мысли твои будут другие.

Такова реальность природы и общества, такова же реальность твоего восприятия. Нельзя верить, нельзя доверять – на пути к Истине надо искать факты и проверять их, чтобы сделать выводы, определяющие твои поступки на сегодня. Сама же истина никогда не откроется в готовой фразе или формуле, она – твой идеал, к которому надлежит идти вечно.

Из тысяч Я складывается общественное мнение – составная часть общественной психологии, в которой зафиксирован непосредственный опыт масс, зафиксирован в повседневных разговорах, сплетнях, анекдотах, пословицах, поговорках, песнях, шутках, каламбурах, жалобах и обращениях. Всё это и есть питательная среда искусства, а никак не газетная передовица, лозунг или сегодняшнее выступление Премьера. Изучать жизнь как она есть, людей как они есть в труде и заботах, а «современность» – сама по себе: она в любой пуговице, в одежде, то есть в деталях. Основное же – энергия самой жизни. Вот часть тех вопросов, которые нас волнуют и которые нужно нам решать, чтобы оставаться художниками.

Глава II.

Наша анкета

В начале года редакция рукописного журнала распространила анкету с предложением поделиться мыслями о состоянии современного нам искусства, месте художника, о языке изобразительного искусства. Нам нужны были разновременные и пусть разрозненные мысли в этом направлении и в том виде, в каком они сохранились в дневниках, письмах или записных книжках художников, даже если в этих рассуждениях не будет логики. Силу логики мы видим не в порядке изложения материала, а в порядке и силе убеждения.

Активно поработали, к сожалению, только искусствоведы. Ниже мы публикуем ответы на поставленные вопросы. Как мы и предполагали, они не носят характера законченных статей или разработок. Это мысли по поводу, не более. В лучшем случае, они могут лечь в основу будущих разработок.

Один из авторов пожелал напечататься под псевдонимом, хотя как раз он, построив заметки на возражениях анкете, мог бы смело ставить свою фамилию. Назовём его Виктором Осторожным, но напомним, что мы не собираемся заниматься подпольной работой, и всё, о чём мы здесь пишем, вполне может быть опубликовано в официальной печати. Кстати, многое из этого или уже опубликовано, или использовалось в курсовых и контрольных работах.

Игорь Храмушин

искусствовед, г. Дзержинк

Гудизм

Я назвал бы основную ветвь современного изобразительного искусства, а именно, картины, посвящённые труду и трудящимся, гудизмом. В основном, на картинах этого жанра изображаются предстоящие, идущие решительным шагом – вперёд на зрителя, вправо или влево – люди. Всё-то им подвластно! Всё-то они могут сделать и преодолеть! Любые трудности им нипочём. Всё идёт как надо, как следует, как намечено. Всё будет очень хорошо!

Термин «гудизм», на мой взгляд, наиболее полно отражает эту ветвь изобразительного искусства. Он образован от английского слова good – хорошо (хороший). «Гудизм» надо понимать как «хорошизм». Далее, в этом слове есть созвучие со словом «гудеть». Как известно, гудение это монотонное (на одной ноте) длительное и нудное звучание.

***

Я понимаю назначение всех видов искусства не только в услаждении зрения и слуха человеческого. Вся история искусства показала, что оно способно не только показывать и рассказывать хорошее и о хорошем, но и кричать о плохом, антигуманном. Сила и красота искусства именно в раскрытии широчайшего диапазона чувств человеческих, в показе любой, плохой или хорошей, деятельности человека. Ограничиваться какой-либо одной стороной значит зажать возможности искусства, остановить его развитие. Все люди разные, искусство тоже должно быть предельно разнообразным. Искусство должно постоянно искать новые материалы, новые формы, новые выразительные средства, то есть постоянно идти вперёд. Согласен, что возможны ошибки. Без поиска не сделаешь ошибки, но это, на мой взгляд, величайшая из ошибок. Разнообразие – в этом я вижу назначение искусства и место художника в искусстве.

***

Не обязательно язык искусства должен быть понятен широким массам. Художник всегда в пути, всегда в поиске. Язык должен быть понимаем. Всё, что делает человек, можно понять и объяснить, но не все желают или могут это. Художник не должен опускаться до таких людей – зритель обязан дотянуться до художника; он должен приложить максимум усилий, чтобы ощутить и пережить всё то, что решил художник.

Конечно, в жизни всё это гораздо сложнее. Всегда существовали, существуют и будут существовать художники, пишущие для людей с низким уровнем развития, для людей, которые ленятся или боятся мыслить. И об этом, наверное, не следует сожалеть. Если у художника есть стремление, есть силы сказать людям о чём-то новом и по-новому, следовательно, надо это делать. Самое главное, надо быть откровенным и искренним, честным перед собой и перед своей совестью.

Виктор Осторожный

искусствовед, завотделом

русского искусства, музей,

г. Фрунзе (Бишкек)

В.Чикичёв. 1977г., фото О. Козырева

Хор человеческого духа

Попытаюсь разобраться в данных вопросах с другой точки зрения. В чём смысл этих вопросов? И что конкретно даст попытка честно, без сноски на авторитеты (для себя), дать ответы на них? Ну, для себя ладно, дело нужное: разобраться, определить позицию в рамках рабочей установки – создать своего рода руководство к действию. Но, в определённом отношении, все перечисленные вопросы не имеют конкретного смысла.

Первый вопрос: состояние современного искусства. Какое есть, такое и есть – ни убавить, ни прибавить. Хорошее оно или плохое, расцвет это или упадок – какое всё это имеет значение? Подвести его разве что под свою базу, свою установку? Надо просто работать и делать своё дело. А умозаключениями искусства не сделаешь.

Второе: место художника. Разве мы все, просто люди, выбираем, способны выбирать какое-то определённое, нам предназначенное место? Даже в житейском, узком плане мы – пылинки в водовороте событий[1].

А творчество? Ведь Оно художника делает, а вовсе не Он, специально, как по заказу, ЕГО. Как бы там ни было, каждый художник находится на своём месте. Попытки отказаться от своего естества, не быть самим собой – ни к чему хорошему ещё не приводили.

Третье – назначение искусства. Оно есть – и этим всё сказано. А функции его безграничны, безбрежны, назначение – настолько широкое, что нет смысла насильственно втискивать его в строго определённые условные рамки, установленные вследствие определения «назначения» искусства. Есть только искусство как искусство – и ничего больше (не помню, чьи слова, но верные).

Четвёртое – язык искусства. А есть ли он? С точки зрения науки такое понятие есть. Препарировать и классифицировать можно как угодно и что угодно. Наверное, и нужно – во вторичном порядке, с целью прогнозирования и выводов. Но ведь это не самоцель! Или всё же самоцель? В таком случае, отсутствие системы – тоже система.

Стоит взять любого художника – тут и собственный язык! В разные эпохи – свой, отличный от других эпох, стиль. То есть синтез языка определён временем. И мы всё перевариваем: и Китай, и Древний Египет. Да что говорить, внутри одной античной Греции мы способны с удовольствием переварить и архаику, и классику, и эллинизм! Миниатюра и пластика Востока, конструктивизм и европейское Средневековье, линеарно-плоскостные решения и – Микеланджело. Иконы и – академизм.

Семирадского и Кандинского, Ван Гога и Гогена, Борисова-Мусатова и Петрова-Водкина. И всё это – язык. Крики! Стоны! Голоса! Райское пение и – рёв отчаяния, журчание ручейка, и выстрел, бег автомобиля, космос – огромный, без конца и края. Хор человеческого духа - может, и есть некая метасистема: композиция, масса формы, цвет, светотень, поверхность, весовые соотношения, симметрия, ритм, нюанс и контраст, динамика, пропорции, масштабность, архитектоника, гармоничность, стиль, зрительные иллюзии (по Хан-Магомедову). Но тут как раз и пора вспомнить что-то вроде: «Сухая теория мертва, но вечно зелено живое дерево искусства», и закрепить Нильсом Бором: «Причина, почему искусство может нас обогатить, заключается в его способности напоминать нам о гармониях, недосягаемых для систематического анализа» (Нильс Бор «Атомная физика и человеческое познание» М., 1961, стр.111). Вот тебе и «проверить алгеброй гармонию»! Без авторитетов, правда, не обошлось.

Ясно лишь одно: однозначность равна гибели искусства. Школа, где художника учат «разговаривать», не даёт художнику таланта. При этом мы имеем массу талантливейших самоучек (Пиросмани, А.Руссо, Генералич и так далее). Это художники. Творцы. А бросившие «школы»? Здесь и Ван Гог, и Врубель, многие старые великие мастера, и замечательные деятели нового времени. Какой язык их объединяет? На мой взгляд, только принадлежность их к Мастерам, Творцам, а не сухая разработка ими перечисленных пунктов Хан-Магомедова[2]

И все-таки, сказать своё отношение к данным проблемам следует. Всё зависит от личной концепции. Она есть у каждого художника. От неё и круг любимых привязанностей по тематике и формам ее отображения.

Имеет ли живопись самоценное значение? Если она «сама по себе» это одно. Другое – если живопись, по внутренней установке, должна раскрывать возможно с большей полнотой диалектику жизни, отображать её глубинные пласты, столкновение и борьбу идей, конфликтный драматизм современности – тогда проблемы формы должны быть не самоизолированны, а ставиться в прямую зависимость от содержания произведения и составлять неразрывное целое.

Для меня большая картина, большое искусство это содержательное искусство. Не отрицая формализма как такового (и даже приветствуя его, когда оно направлено против искусства официальных академий и для решения очень важных для творчества любого художника специальных формальных проблем), я всё же отдаю предпочтение искусству содержательному, «говорящему», более того, говорящему выразительно и страстно о главном, насущном, злободневном (критический реализм).

Искусство для меня не только коммуникация, но и пророчество, учитель, могучее средство обогащения чувств, выход за пределы сферы узкого, материального и реального бытия.

По форме мне более всего импонируют экспрессионисты и сюрреалисты. Я даже считаю, что в формальном отношении именно за ними будущее (свидетельство тому и развитие новейших авангардных направлений гиперреализма и фотореализма).

Реалистическая картина в академическом и соцреалистическом понимании изжила себя. Новые формы требуют резкой экспрессивности, неожиданности сопоставлений, ясности понимания в деталях, мощных гипербол и метафор в композиции (то есть то, что с успехом применяет сюрреализм). В этом случае формы будут «говорить» нам о злободневных темах (критического осмысления действительности) подобающим языком. Говорить языком академизма и импрессионизма (самым распространённым в настоящее время) о свободе, совести, несправедливости, разрухе, коррупции – бессмысленность, всё равно что ничего не сказать.

Представим себе такую ситуацию: необходимо изобразить сложную картину на крестьянский сюжет. Допустим, композиция определилась. Теперь вопрос о форме (я абстрагирую, ясно, что каждый пишет в зависимости от собственного творческого темперамента в собственной манере, - ведь мы говорим теоретически о современном творческом языке). Как писать? По методу академизма? Получится сусальная картинка, острота чувств пропадает. Или методом импрессионизма - живописно, отношениями, тонкими разработками цвета, солнечно, с размахом. Выйдут не крестьяне на земле, а антропоморфные розы в букете.

Любой художник имеет право быть тенденциозным, сообразуясь собственной творческой позиции, быть апологетом (защитником какой-то идеи – ред.). Лишь надо определить свою гражданскую позицию, и если сил нет, как тянет писать берёзки, то и надо писать берёзки, петь песни.

Красота в искусстве - вещь немаловажная и нужная. Зритель (правда, не взыскательный) будет только рад. Есть желание создавать нефигуративные полотна – тоже пожалуйста, здесь зритель (уже взыскательный) также найдётся. Я и сам с удовольствием. Сказать же большое и важное – невозможно.

В современной советской живописи заметно выделяются две тенденции: итальянизирующего искусства, особенно Кватроченто, и линия художников, творчески перерабатывающих наследие старонидерландских мастеров и вообще крупнейших художников Северного Возрождения.

Тем самым уже неосознанно ставится вопрос: куда идти по форме? К Ботичелли и от него, по логике, к красотам Рафаэля, либо от так называемых «старонидерландских примитивистов» (Рогира Ван дер Вейдена, Дирка Боутса, Гертгена Тот Синтс Янса и др.) с их на первый взгляд наивностью и непосредственностью восприятия и вместе с тем мощью, близкой к народной жизни и осмыслением её, и далее к Босху и Брейгелю Мужицкому? Что же, Мадонна Рафаэля – прекрасная, как облако, как совершенно непонятное, бездонное голубое небо, или же «Слепые» Брейгеля? Его же «Калеки», Страшные суды и «Корабль дураков» Босха? Пожирающая друг друга нечисть Брейгеля и Босха? Страдания мужицкого Христа Грюневальда, или нежность и спокойствие вечности многих итальянцев?.

Речь идёт не о внешних заимствованиях (хотя и они вовсе не возбраняются), а о внутренней сущности (идее, мысли). А художественные средства в изобразительном искусстве в принципе едины. И вовсе не следует считать, что я против красивого в искусстве. Гражданские позиции не должны мешать восприятию «красивых» мастеров – дело в выборе гражданских позиций.

Замечательное произведение современной советской живописи «Праздник русской зимы» Т. Назаренко написано не только в стиле Брейгеля (что не так и важно), а в духе Брейгеля (это несравненно важнее). Выразительно творчество В.Попкова. Из стариков – некоторые работы А. Пластова. Современная художественная школа воспитывает рабов натуры и чрезмерного увлечения этюдом, который подчас превращается в самоцель. Вследствие этого многие молодые долго не могут найти себя, маются, ловят мимолётность, изменчивую натуру – отсюда бесплодие и мелкотемье, неумение работать над композицией, или же поверхностное компонование, основанное на жесте, маске персонажа, на условных позах и надуманных «характерах». А ведь все понимают, что соперничать с природой – совершенно гиблое дело.

В том-то и суть, что настоящий художник – это создатель качественно (и духовно) новой вещности!

Вот и на выставках. Часто трудно понять, что же перед тобой – этюд с потугами на картину, или же сырая картина «от натуры». Проще всего: берётся этюд, а в мастерской дорабатывается – вот тебе и готовая картина! Только творчества нет.

Искусство это обобщение. Засилье этюдности идёт от плохого, неправильного понимания импрессионизма, привнесения внешнего из их творчества в свою работу, а не проникновение в дух их концепции. Попросту говоря, они ведь самые последовательные реалисты, даже натуралисты, и – большие художники, мастера, творцы. Стремились средствами живописи остановить мгновение, подать неуловимое, воплотить мимолётное[3].

Им это удавалось не в физическом, а в живописном плане. К.Коровин, да и импрессионисты в своём позднем творчестве, пошли ещё дальше: стали работать цветовыми отношениями в целях создания близкой к абсолютной живописной красоте. Ещё дальше пошёл Кандинский и последующие беспредметники вплоть до абстрактного экспрессионизма.

Это очень уважаемая концепция, когда нет нужды кричать, вопить, бить в набат, возмущаться, отторгать… Форма должна говорить сама за себя. Сюжетная же картина должна «говорить» нам несколько больше, чем она есть по форме, то есть – насколько возможно – (говорить) больше формы, в ней заключённой. Иначе легко сбиться на плохую литературность. Любая форма (художественная) должна быть насыщена чувством (термин условный. В.О). У Кандинского, Малевича, Клее есть задача, есть форма, есть чувство. У Брюллова, Бруни, Семирадского также кроме облачённой в форму задачи есть чувство. Крамской, Ге, Нестеров, Репин, Суриков – тесная взаимосвязь чувства и формы. Мессерио, прерафаэлиты – салон по мировоззрению, но единство чувства и формы по искусству (да и насчёт мировоззрения «салон» это неверное определение – очевидно, они мыслили глубже и сложнее).

Стало быть, надо стремиться вкладывать в бесконечные по разнообразию художественные формы индивидуальное вдохновение и чувства, определённые эпохой.

О.Козырев

художник, искусствовед, директор Шахунской художественной школы

1977г. фото В.Чикичёва

О состоянии современного искусства

Прежде всего, не удовлетворяет современное состояние науки об искусстве. В разработках по различным вопросам его много недомолвок, оговорок и противоречий. В самом деле, как мало даёт нам формула «действительность – источник художественного отражения», а «явления этого мира (стройки, события) – содержание искусства» (Краткий словарь по эстетике. М.,1964). Неужели задача художника только в том и состоит, чтобы наперегонки (скорей, скорей!) бежать фиксировать пуск новой домны (плотины, фермы…)?

А чего стоят противоречия в пределах одной страницы учебника курса философии: «искусство всегда способствовало уничтожению старых, отживших свой век общественных отношений», а чуть ниже – «воспитывает в соответствии с требованиями» этого общества?! (Начальный курс философии. М.,1969). Как оно может содействовать уничтожению, если призвано воспитывать в соответствии с требованиями этого общества? Что же нам-то делать - уничтожать или воспитывать «в соответствии»? Да и призвано ли искусство это делать? Не является ли оно ступенью, куда еще надо подняться, чтобы увидеть себя Человеком, и просто-напросто заявить о себе, как о состоявшемся человеке? Процесс это или сумма заданных установок?

«Отражало изменения реальной действительности», или предвосхищало эти изменения? Искусство плелось в хвосте общественной жизни, или общественные системы слишком медленно дорастали до этических идеалов?

О состоянии современного нам искусства говорят материалы обсуждений многочисленных выставок. Так, на обсуждении Молодёжной выставки 1974 года председатель Горьковского отделения Союза художников М.Ф.Холуёв основным недостатком работ, представленных на выставку, назвал то, что все они «на одно лицо, все похожи на что-то, что мы уже видели раньше… все они какие-то журнальные» (конспект выступлений, архив К,О.)

М.П.Званцев причиной этого явления назвал отсутствие идеи. И это так. Мы все, восхищаясь неистовой энергией работ Гойи, ищем причину этих настроений в его характере, даже в болезни, и забываем, в какое время он жил. Мы забываем, в какое время жили Делакруа, Жерико, Энгр…В.Г.Перов, Ге … Мы можем с уверенность сказать, что когда идея созрела и витает в воздухе, она находит своего энтузиаста в живописи. И он нам кажется великим и неистовым, потому что впитал в себя энергию и неистовство эпохи.

И наоборот, если из выставки в выставку, из зала в зал кочуют серые, инертные холсты, если мы не видим энтузиаста, мы можем сказать, что нет идеи, а если была, то выдохлась. Нет идеи, большой и светлой идеи на сегодня. А та, что светит за горизонтом, холодна и недосягаема, как и сама эта условная линия – горизонт.

О назначении искусства. О месте художника. О языке.

Я вижу две, совершенно противоположные, но абсолютно равноправные стороны жизни, эстетики и искусства. С одной стороны: солнце и радость, энергия и задор, с другой – труд, пот, усталость, подчинение, рабство, зависимость, чинопоклонство, угроза репрессий, войны и так далее. Прекрасны античные статуи, но ведь и герои Салтыкова-Щедрина прекрасны как образы искусства. То есть отражение болота жизни не будет болотным искусством. Искусство всегда прекрасно, если несёт в себе неугомонную страсть художника. С этой точки зрения, прекрасна «Венера и Адонис» Рубенса, но прекрасна и «Изнасилованная» Кете Кольвиц как произведение страстного протеста.

Итак, две стороны искусства.

Первая: кругом нас Земля, залитая Солнцем, буйство растений, кристаллов, цвета, буря энергий, а наши работы в лучшем случае - холодные рассуждения о цвете, рисунке, статистические отчёты, последние известия, но не песня, не музыка, не откровенный рассказ. Ни восхищения, ни благородного негодования – всеобщая скромность!

Не нужно никаких рассуждений, выводов, догадок, умозаключений. Сила восторга, сила влечения, трепет твоего непосредственного чувства владеют твоей кистью. И буйство красок на холсте равноценно буйству солнца, цвета, форм и страстей. Энергия холста, адекватная энергии природы – вот мера языка искусства!

Рассудок, разум, размышления – вне художественных категорий! Язык художника – это зафиксированный в буйстве красок, света, цвета, линий, пятен и образов сгусток энергии, чувства художника. Не скрывать – обнажать язык как формальное средство передачи твоих эмоций.

Энергия – божество современности.

Космос – энергия потоков частиц.

Жизнь – энергия Солнца, Земли, растений, энергия реакций.

Человек – это сгусток энергии.

Творчество – это кинетическая энергия творца-художника.

Холст – это энергия замысла, мазков, энергия цвета, линий, пятна, фейерверк красок, светящиеся образы энергии.

Замысел – это взрыв энергии художника.

Вот почему художников единицы, а подражателей и крикунов десятки тысяч. У них нет запаса духовной энергии, они инертны.

Однако мы видим и другую сторону жизни, где царит насилие и духовное рабство. Обряд, церемония, праздник насилия – вот вторая сторона эстетики, как имеющей отношение к чувственному познанию.

Античная эстетика утвердила Человека как самого развитого и красивого животного на земле.

Христианство утвердило красоту человеческой души.

Буржуазная эстетика – гражданина.

Социалистическая – человека труда.

Будущая эстетика утвердит Личность.

Но утверждение личности, равной среди равных, свободной среди свободных, мыслящей среди мыслящих – это дело недалёкого будущего. Пока же мы должны в полной мере воплотить Страдание. Мученик системы, Жертва режима – основной герой демократического искусства современности. Идея страдания, мученичества, жертвенности, в лучшем случае, подвижничества во имя спасения достоинства и чести человеческой личности, то есть во имя будущего – вот программа современного искусства.

Страдание – основной мотив, жертвенность – тема, подвижничество - гуманная идея нашего искусства. Герои искусства пятидесятых годов как бы колотили себя в грудь, звеня медалями: мы – герои! «Строители Братска» В.Попкова заявили: «Герои мы – простые люди!» А нам нужны ПРОСТО люди, рабы повседневности, серые лошадки будней. Таков новый герой, и я приветствую его на пороге нового века!

Творчество – непрерывный процесс открытия мира, поиск той единственной формулы, которая в твоих глазах уравновесила бы мир: природу, человека, общество. При этом важен процесс поиска, а если тебе показалось, что уже нашел истину, ты уже не художник.

Искусство это наука эмоционального открытия мира. Как и в науке, в искусстве художник проходит основные этапы учёного: от сбора информации о мире через анализ собранного материала к философскому и образному обобщению. В детстве мы восхищаемся изобилием или обилием предметов: много деревьев в лесу - хорошо! Много звёзд на небе – красиво! Это первый этап познания – сбор информации о мире предметов и явлений, классификация их по видам и характеру (как в археологии этап классификации собранного материала). Таково же и «детство» художника. Некоторые так и остаются на уровне детского восхищения изобилием предметного мира.

Второй этап (или вторая составляющая творческого процесса) – эстетическая оценка накопленного материала. Сюда входят определения «красиво», «некрасиво», «доброе» и «злое», «стройное» и «уродливое» и так далее.

Пример для художника. Много бидонов молока – хорошо, и как красивы они, залитые вечерним солнцем! Или: как красивы на вечерней заре доярки в белых халатах, идущие по росистому лугу босиком!

Третья точка зрения на искусство и третий этап познания – определение духовной ценности, значимости накопленного материала. Здесь уже важна идейная, смысловая переоценка увиденного, накопленного. Тот же пример с бидонами и доярками. На животноводческом комплексе 400 голов коров, по 10 коров на доярку – 40 доярок. Четыре ряда коров – четыре конвейера-навозосборника. За них доярки не отвечают – бригада монтёров. С транспортёров навоз поступает на единый конвейер – за ним уже другой механик следит. С конвейера масса поступает в навозосборник-яму. Там – свой ответственный. Из ямы – в тракторные тележки, то есть – бригада механизаторов. А за ними ремонтники, учётчики, бригадиры, экономисты, бухгалтеры, да парторг освобождённый, да комсорг освобождённый, да профорг, да баклаборатория, да чёрт знает и что ещё, а корова даёт, даже по статистике местной газеты, 3-5 литров в день! Это у нас в районе, да в соседнем районе, да в Российской Федерации, да в Союзе! А фермер Пэссоу в США работает один (!), а у него 100 га земли, стадо коров да 120 голов свиней, да конвейер консервного завода. И он не нанял ни одного подсобного рабочего! (В.Николаев. Торговля и политика. Огонёк, № 4, 1973, стр.25).

Да, эстетически красивы доярки на заре в белых халатах, и живут они внешне, скажем, в достатке, и внешне также – новостройки, комплексы. Но если всё это в убыток? Ради лозунга! Ради показухи успеха! Если вся эта убыточная экономика покрывается поставками леса, нефти, газа, руды как сырья за границу, то духовная сторона этих же явлений резко меняется. Из источника эстетического наслаждения «красоты» эти становятся источником эстетического негодования и гражданского страдания.

Вот почему мы должны принять в искусстве не только восторженные «кружева» воображаемой Руси, но и гигантский сарказм, и убийственную злободневность, если таковые обнаружатся – на условиях, однако, искренности, непосредственности и энергии образа.

Фундаментальной основой нового искусства должна стать общественная психология – изучение мнений, суждений, нравов, обычаев и предрассудков современного «среднего», массового, рядового производителя.

Изучать жизнь как она есть, вжиться в её проблемы, пережить самому острые её моменты, выносить, выстрадать своё отношение к современности – такова традиция русского демократического искусства, отстоять право художника на мысль, на идею, на выставку и на личную, граждански активную свободу. Таков манифест нашего объединения!

Глава III.

Наш вернисаж

Олег Козырев

День рождения союза «Север - Новая традиция»

16 декабря состоялось обсуждение выставки работ преподавателей художественных школ г. Шахуньи, Тонкино, Шаранги, Уреня и Ветлуги, прошедшей в Шахунье 4-25 декабря 1978 года. Представлено 69 работ одиннадцати авторов. Кратко об итогах встречи. Впервые увидели себя издалека. Работы корявые, незаконченные, «лохматые» по языку и внешнему виду: косые подрамники, рамы самодельные, грубые, холстина торчит с боков и так далее.

Что этим работам не хватает, чтобы выдержать соседство на больших выставках? Нужно работать до тех пор, пока не будет найден наиболее выразительный язык для воплощения именно этого замысла или состояния. У нас в работах можно встретить все средства и приёмы, которым нас обучили в училище, или которые мы увидели в музеях и на выставках, то есть вся грамматика – в одном холсте! Нужен отбор, даже не отбор, а работать заново, каждый раз как бы вновь видеть мир и представлять картину.

Круг привязанностей художников определился и заметен, нужно теперь постоянно думать о средствах доставки нашей информации, о языке. Достигать этого даже не столько рассуждениями, а – внутренним зрением, то есть уметь созерцать свой замысел в готовом виде, уже на стене и в раме - тогда можно оценить адекватность воплощения своему замыслу и силу воздействия произведения. При этом увидишь и изобразительный язык. Он будет только твой, ни на кого не похожий, как и ты сам, как и все мы, как и все люди.

Определиться в тематике, в привязанностях, выбрать главное, не распыляться, то есть определить свою платформу – отношение к миру, к людям, к искусству…

Решили продолжить выставочную деятельность. Следующая выставка в Ветлуге осенью 1979 года.

С целью повышения творческой квалификации и для облегчения выставочной деятельности единогласно решили создать творческое объединение. Обсудили Программу. На 1979 год избрали правление в следующем составе:

председатель Объединения О.Козырев (г. Шахунья)

секретарь О.Чащина (г. Шахунья)

казначей В. Л. Торопов (г. Шахунья)

орготдел Н.П. Коптелов, Л.Тулупова (г. Ветлуга)

редактор С.Н.Юдинцев (г. Шахунья)

ревизионная комиссия: Г.Смирнова (Тонкино), Ю.И.Пешехонов (Урень)

Рукописный журнал выпустить в течение 1979 года. Ниже мы публикуем некоторые отзывы о выставке, а также Программу творческого объединения и каталог выставки.

Игорь Храмушин

Художники севера нашей области

Город Шахунья. Фойе Дворца культуры. Слева от входа рационально расставленные щиты образуют небольшой, но вместительный выставочный зал. На щитах разместились около семидесяти работ двенадцати авторов – преподавателей художественных школ Уреня, Шаранги, Тонкино, Ветлуги, Шахуньи.

Первая объединённая выставка творчества молодых художников севера нашей области. Их средний возраст около 25 лет. Это только начало творческого пути. Сейчас у них идёт процесс становления, проба сил и возможностей, поиск своей тематики и индивидуального почерка. Впереди много трудностей. Будут и радости находок и горечь разочарований. В настоящее время можно сказать, судя по представленным работам, что ребята на правильном пути.

Тяжело найти новое решение и новую форму иллюстраций к трагедии В.Шекспира «Ромео и Джульетта», ведь ее иллюстрировали такие крупные художники как Ф.Д.Константинов и Д.А. Шмаринов, но все-таки нашла Ольга Чащина из Шахуньи своё оригинальное решение. По-своему прочла произведение и выразила своё отношение к нему в графических листах.

Кроме четырёх иллюстраций на выставке ею представлены ещё шесть работ: натюрморты, пейзаж и портреты. Заслуживают внимание «Детство» (тушь, перо) и «Автопортрет» (холст, масло). Последний очень удачно решен колористически. Замечательно раскрыт характер модели: с холста смотрит на нас задорная, весёлая, с «чёртиками» в глазах, девушка.

Обращают на себя внимание акварели директора Тонкинской художественной школы Торопова Валерия. Работы, выполненные с пониманием свойств этого сложного материала, рассказывают о проникновенной любви к деревенским улочкам, незатейливым домикам, окружённых зеленью.

С чувством юмора, лирики и бережного отношения к народному творчеству выполнены иллюстрации к былинам, сказкам и песням Галины Смирновой из Тонкино.

Можно считать удачей и попытку художника из Шаранги Сергея Юдинцева в натюрморте, где изображены только перчатки да шляпа, передать характер обладателя этих вещей.

Тонким лиризмом веет от небольших полотен «Изморозь» и «Тишина», написанных директором Ветлужской художественной школы Николаем Коптеловым. Его небольшая, можно даже сказать – миниатюрная работа «Одиночество» заставляет зрителя подолгу задерживаться, привлекая своим, казалось бы, простым композиционным решением, но удивительно ярко выраженным чувством, определение которого мы читаем в названии произведения.

Привлекают внимание и гравюры преподавателя из Уреня Ватагина Валентина с изображением сельских пейзажей. Этому художнику присущи лирическое начало и любовь к родным местам.

Наиболее удачной из трёх работ, показанных на выставке Людмилой Климиной (Тонкино), является «Автопортрет». По загорелому лицу, по тому, как плотно белым платком повязана голова, видно, что художница не боится тяжёлого крестьянского труда. Радуют пейзажи Галины Смирновой из Уреня и Людмилы Тулуповой из Ветлуги, натюрморт и портрет мальчика Юрия Пешехонова из Уреня.

Заслуживают одобрения поиски Юрия Сычёва. Он представил три портрета, два натюрморта и три пейзажа, причём всё это выполнено в различных техниках.

Выставка, организованная в Шахунье, послужила поводом для создания и обсуждения программы творческого объединения, которая полностью отвечает духу нашего времени и является частью планов нашего народа. Молодые педагоги с уверенностью берутся выполнить намеченные мероприятия.

Нет ничего благороднее, чем отдать свой труд и свои стремления той земле, на которой ты родился, и тем людям, которые тебя воспитали. Все ребята, окончив училища и вузы, возвратились к себе домой в деревни и сёла. Здесь, на родине, непочатый край работы для художника. Они это хорошо понимают и отдают этому все свои силы.

Думается, что начинание молодых сельских художников послужит примером для тех, кто сейчас учится и оканчивает художественные учебные заведения. Их ждёт громадное поле деятельности в деревнях и сёлах нашей области.

Каталог

выставки работ преподавателей художественных школ северной зоны Горьковской области 4-25 декабря 1978 г., Шахунья

ВАТАГИН Валентин Алексеевич, 1957, Урень

1. «На мосту», 1978, гравюра

2. «Стога», 1970, гравюра

КЛИМИНА Людмила Витальевна, 1956, Тонкино. Горьковское художественное училище в 1975 году

1.Автопортрет», 1977, бум., каранд.

2.Портрет девушки», 1975, холст, масло

3. «Голова старика», 1975, картон, масло

КОПТЕЛОВ Николай Павлович. 1951, Ветлуга.

Чебоксарский пединститут, худграф, 1974 г Участвовал на студенческих выставках

1. «Автопортрет», 1977, бум., карандаш

2. «Утро. Изморозь» 1977, картон, масло

3. «Автопортрет». 1972, картон, масло

4. «Безмолвие», 1978, картон, масло

5. «Одиночество», 1973, картон, масло

6.«Портрет девушки»,1978, картон, м.

КОЗЫРЕВ Олег Сергеевич, 1938,

Шахунья

Рязанское художественное училище в 1960 г. Ленинградский институт им. И.Е.Репина, ФТИИ, 1977. Участвовал на районных, областных, республиканских выставках с 1965 года, областные молодёжные выставки 1970, 1973 гг. в г. Горьком

1. «Вечер в Хмелевицах». 1966, картон, масло, 58х50

2. «Солнечная горка». 1976, картон, масло, 58х50

3. «Солнечный берег», 1978, картон, масло, 60х50

4. «Вечер. Август». 1971, картон, масло, 36х49

5. «Февраль. Бани». 1978, картон, масло, 60х49

6. «Белое облако». 1976, холст, масло, 67х53

7. «Июльский полдень». 1972, картон, масло, 50х57

8. «Осенний натюрморт». 1974, картон, масло, 50х61

9. «Последний день зимы». 1976, холст, масло, 87х62

10. «Морозное утро». 1976, картон, масло, 84х50

11. «Гибель продотряда В.Сироткина», эскиз, холст, масло 92х71

12. «Портрет старика», 1977, бумага, масло, 55х43

13. «Портрет Лены Юдинцевой». 1974, холст, масло, 55х43

14. «Горы в Гурзуфе». 1975, бумага, акварель, 24х36

15. «Беседа». 1976-78, холст, масло, 93х90

16. «Портрет колхозника». 1973, бумага, карандаш, 43х51

17. «Земледелец». 1973, бумага, карандаш, 43х51

ПЕШЕХОНОВ Юрий Иванович, 1954, Урень

Чебоксарское художественное училище, Чебоксарский пединститут, 2 курс

1. «Рябина», холст, масло

2. «Сашенька», бумага, гуашь

СМИРНОВА Галина

Гавриловна, 1946, Тонкино.

Горьковское художественное училище

1. «Маленький принц», бумага, уголь

2. «Осень», этюд, бумага акварель

3. «Весна ранняя», бумага, акварель

4. «Последний снег», холст, масло

5. Иллюстрации к былинам. Тушь, перо

СМИРНОВА Галина Николаевна, 1953, Урень

Городецкое педучилище

1. «Портрет девочки», 1978, акварель

2. «Вечер», акварель

СЫЧЁВ Юрий А.

Рязанское художественное училище, 1975, Московский полиграфический институт. «Автопортрет», холст, масло

2. «Цветущие яблони», 1976, гравюра

3. «Натюрморт», акварель

4. «Пейзаж. Рязань» , бумага, цветной карандаш

5. «Город», гравюра

6. «На строительстве Рязанской ГРЭС», гравюра

7. «Портрет», бумага, карандаш

8. «Натюрморт», гуашь

9. «Портрет», бумага, карандаш

ТОРОПОВ Валерий Лаврентьевич, 1949, Тонкино

Павловское училище художественной обработки металлов, 1968, Чебоксарский пединститут, худграф. Участие на выставках: 1968, Москва, 1969 г – выставка в Монреале

1. «Тихая улочка». 1977, бумага, акварель

2. «Дача». 1977, бум, акв.

3. «Сентябрь», 1977, бумага,

акварель

4. «Бердники», акварель

5. «Старый дом», 1976, бумага, акварель

6. «Закат», 1977

7. «Осенний день», 1977, бумага, акварель

8. «Последний луч. Вая». 1967, картон, масло

9. «Вечер. Шилекша». 1978, картон, масло.

ТУЛУПОВА Людмила Евграфовна. 1951, Ветлуга

Чебоксарский пединститут, худграф, 1975

1. «Зимний пейзаж». 1974, картон, масло

2. «Майский день». 1973, картон, масло

3. «Оттепель», 1974, картон, масло

4. «Вётлы». 1973, картон, масло

ЧАЩИНА Ольга Николаевна, 1956, Шахунья Горьковское художественное училище, 1975.

Областная молодёжная выставка 1976 года в г. Горьком

1. «Автопортрет», холст, масло

2. «Портрет со свечой», х., м.

3. «Н-т с лампой»,тушь, перо

4. «Натюрморт», бумага, акварель

5-8. Илл. к «Ромео и Джульетта»

9. «Детство», 1976, тушь, бумага

10. «Август», 1977, холст, масло

ЮДИНЦЕВ Сергей Николаевич, 1953, Шахунья

Горьковское художественное училище, 1975

Молодёжная выставка 1973 года в г. Горьком

1. «Натюрморт со шляпой», холст, масло

2. «Автопортрет»

С. Юдинцев. Автопортрет

Глава IV

Программа творческого объединения

Краткое обоснование

Современное движение за художественную культуру вылилось в движение за художественные школы. По своему значению явление это подобно народническому движению семидесятых годов девятнадцатого века, когда сотни представителей интеллигенции шли в народ учить грамоте, открывать деревенские школы. Мы – на гребне волны современного демократического движения.

Деятельность художественной интеллигенции всегда опиралась на коллективную идею. Несмотря на малочисленность объединений (учредителей Товарищества передвижных художественных выставок 1870 года было четырнадцать человек; организаторов «Мира искусства» - шесть человек; «Бубнового валета» - девять; «Голубой розы» - восемь, «Ослиного хвоста» - пять; «Лучистов» - два человека), коллективная творческая и общественная мысль художников закреплялась в результате совместной деятельности.

Учитывая, что подобные объединения творческих усилий художников всегда приводили к росту мастерства и активизировали творческую деятельность, мы образуем творческую группу художников Северной зоны Горьковской области. В её составе четырнадцать человек, преподавателей художественных школ Шахуньи, Тонкино, Шаранги, Уреня и Ветлуги[4].

Наша платформа

Изучение истории и культуры народа
Художественное образование народа
Движение за чистоту и ясность языка искусства, наиболее полно выражающего живописную и творческую идею художника
Уважение идейных и творческих установок художников
Утверждение и воспитание Личности, равной среди равных, мыслящей среди мыслящих, свободной среди свободных.

План работы творческого объединения

Мероприятия, способствующие творческому росту

Передвижные выставки по кругу Шахунья–Тонкино–Шаранга–Урень-Ветлуга
Персональные выставки
Занятия на летних творческих дачах
Обсуждения выставок
Обеспечение творческих командировок
Выпуск рукописного журнала
Творческие отчёты

Движение за художественную культуру

Каждому районному центру – художественную школу
Каждому посёлку – филиал
Фольклорные экспедиции
Пропаганда искусства (выставки, беседы, лектории, публикации …)

Организационная часть

Председатель объединения – организационная деятельность, планирование работы, налаживание и укрепление связей

Секретарь – учёт результатов работы, связь участников объединения, информация

Орготдел – подготовка практических мероприятий (закупка живописных материалов, поиск мест для творческой дачи, организация практики)

Казначей – сбор, хранение, учёт расходования коллективных средств

Редактор рукописного журнала – сбор, обработка и публикация материалов

Ревизионная комиссия – контроль за расходованием коллективных средств

О.Козырев, председатель творческого

объединения «Новая традиция»

Глава V

КГБ и «Новая традиция».

О.Козырев. Могли ли мы предположить, что наш поступок, продиктованный искренним желанием творческой работы, живых контактов, собственных усилий на благо периферии станет причиной бурных потрясений и личных испытаний?

Оказывается, творчество это серьёзно. Это испытания. Это подвижничество во имя идеала. Как часто я убеждался, что испытания выносят те, кто не прятался от трудностей, не бежал от опасности, не боялся взвалить на себя ношу общественных забот, с активным интересом изучал жизнь, копил багаж наблюдений. Они – его пища и платформа убеждений. Наш Союз с честью выдержал эти испытания. Лучшее доказательство тому – дневниковая летопись последующих событий, содержание которых записывал я в те дни на свежую память.

29 ноября 1980 года. Был Торопов:

- Надо с тобой поговорить. В общем, готовься к беседе. Тебя скоро вызовут. Приезжал в Тонкино из Шахунского КГБ, приглашал меня. Говорили о тебе. О многом спрашивал, ещё больше сам знает. Беседовали долго, часа четыре.

Я пытался потом записать беседу. Не всё помню, но кое-что записал. Он сказал, что людьми правят интеллектуалы. Они становятся или подстрекателями или вождями масс. Я сказал, что не причисляю себя ни к тем, ни к другим.

Сказал, что нам, дескать, тоже не хочется терять для общества таких людей, но если мы с Вами не сумеем их вовремя поправить, то – что делать – придётся.

- Вы согласны с этим?

- Да, конечно

- Во всяком случае, ему не место быть директором

Предложил сотрудничать. Конкретно: в беседах с каждым выяснить настроения, убеждения.

- Я уже однажды, по наивности, побывал в такой роли. Обидно это людям, упрекают, да и мне не по себе – я же художник!

- Да, есть еще у нас невыдержанные товарищи, но вместе нам будет легче поправить человека – ведь Козырев твой друг.

Я согласился помочь в этом, но с условием, что всё тебе расскажу, а не на условиях тайного сотрудничества.

- А как Вы попали в Тонкино? - спросил он

- Работа, квартира.

- А Вы не собираетесь вернуться в Шахунью, скажем, в художественную школу? Мы устроим.

- Да нет пока. Я там работал. Здесь квартиру дали, потому и переехал

- Но, наверное, придётся.

Тебя должны пригласить скоро. Я сказал, чтобы нас пригласили вместе. Он согласился. Показал также, что на последней странице журнала в редколлегии есть и моя фамилия. Я сказал, что не знал об этом, на собрании меня выбрали казначеем, а редактор – Юдинцев.

- Вот видишь! Козырев один выпустил журнал и подписал ваши фамилии. Он ошельмовал вас. Как же не согласиться помочь нам поправить его – ведь это объединение может разрастись в антисоветскую организацию! [5] Журнал он, конечно взял. Я советую тебе тоже быть лояльнее. Не лезь «в пузырь». Признай ошибку[6]

Ещё он сказал, что Козырев не сотрудничает с газетой. У него есть факты, но он действует подпольно. Говорит, что справлялся в Управлении культуры – там ничего не знают об объединении, то есть всё это ширма, и Козырев притянул ваши имена, чтобы действовать от имени кустового объединения[7]

Я показал ему вырезку из газеты, где я сообщил сразу же об этой группе, так что всё было официально объявлено и в полном соответствии с решением конференции[8] Он сказал ещё, что Козырев восстановился в институте, писал заявление, заверяя, что признавал ошибку[9].

Вот такая беседа состоялась у нас с Валеркой вечером двадцать девятого ноября одна тысяча девятьсот восьмидесятого года. Я не всё помню, но всё, что вспомнил, я записал сразу же. То есть «криминал» истории с журналом таков: Козырев, дескать, не сотрудничает с официальной печатью, действует подпольно. Прикрываясь методическим объединением и именами товарищей, выпускает свой журнал, в котором чернит действительность, печатает его на множительном аппарате, распространяет. Всё это на фоне того, что Козырев уже раскаивался, просил прощения и восстановился в институте, из которого в своё время был исключён за антисоветскую работу[10]. Вот вам, товарищи, подлинное лицо наших врагов – не попал в

вожди, так хоть в подстрекатели выбиться! Как подлы враги и как мы гуманны, позволяя нянчиться с ними десятками лет! Этому, товарищи, надо положить конец: преступник сам себя развенчал и раскаялся!

***

10.12.1980, г. Дзержинск.

Олег! Быть может, я нахожусь далеко от тебя и от всей этой истории, то есть меня лично пока ещё не коснулось это, поэтому воспринял всё относительно спокойно. Что я могу сказать на это?

Во-первых, о нашем объединении я посылал заметку в «Горьковскую правду» (её не напечатали, ты знаешь об этом) и от этого я не откажусь.

Во-вторых, действительно, мы втроём обсуждали письмо Виктора (втроём: я – Храмушин Игорь Александрович, ты и Торопов Валерий), и не только письмо, но и многие вопросы, относящиеся не только к выпуску журнала, но и касающиеся вашего или, что одно и то же, нашего объединения – от этого я тоже не откажусь.

В-третьих, никакого прикрытиями фамилиями товарищей у тебя не было. Это можно выяснить и из бесед на открытии вашей выставки в мой приезд в Шахунью. Что же касается фамилий авторов статей, то тот, кто не захотел подписаться под своей работой, тот не подписался, а кто хотел – их фамилии стоят там. От этого я тоже не откажусь.

Итог: если нужна моя помощь, я к твоим услугам. Письмо это пусть будет подтверждением. Поэтому я и ставлю именно здесь свою подпись и дату 10.12.1980, И.Храмушин (подпись). Ну, а в амбиции при беседе не надо лезть ни в коем случае. Надо спокойно разобраться во всем и доказать, что никакого криминала и антисоветчины нет и не предусматривалось, да и сам журнал не подлежал распространению – был предназначен лишь для членов объединения, а это, в конечном счёте, имеет полную аналогию со стенной газетой. Даже, я бы сказал, его функция более ограничена в смысле охвата читателей – это ясно видно из его тиража.

Что касается наших (в большей мере твоих) попыток опубликовать свои статьи в печати, то попытки эти, в преобладающем большинстве, не имели успеха. Так и у меня – брали лишь беззубые, беспринципные заметки в местной газете, а как дело касалось вопросов чуть серьёзнее, то для моих статей места в газетах не находилось. Надеюсь, всё должно окончиться благополучно, так как только имея в голове «торичеллиеву пустоту» можно раздуть до антисоветчины ваше, и в какой-то степени наше, начинание.

Да, совсем забыл. Ездил в Питер, сдал английский. Доволен до невероятности, но не бросаю сей предмет. Каждое утро читаю со словарём, хочется закрепить знания, а это можно сделать в моих условиях чтением, чтением и чтением. Желательно бы сейчас встретиться с тобой. Если у тебя есть возможность и, естественно, ответное желание, то приезжай. Жму крепко руку. Твой друг Игорь[11].

3 ноября 1980 г., г. Фрунзе.

Олег! Не могу ничего понять. Почему «не думай», «не гадай», «не сомневайся» (с этих слов началось твоё последнее письмо). Что случилось? Какого директора Ветлужской школы приглашали? Откуда ты это знаешь? Что произошло дальше? Как с журналом? И что за картина у тебя, насчёт кнута и сбора урожая? Ничего не понял из твоего письма!!! Как ты там? Цел ли? Жив? Вот ведь это главное.

А то, что ты написал в письме, мне показалось какой-то фантасмагорией. А про себя, про семью – написал хорошо. Я тебя живо представил бегающим по смотрам, по подготовительным группам, ругающимся со строителями, занятыми капитальным ремонтом.

И от чего перед этим было что-то непонятное, о журнале – ума не приложу. Вижу Серёжку с маленьким этюдником на кирпичном заводе, Оксану – а что перед этим? Что за мысли у тебя вообще, что произошло? Объясни, пожалуйста! А анкету высылай. Только журнал-то существует ещё, или нет? И что за анкета, та же самая, или другая? Да, вот что. Напиши в очередном номере журнала о Владимире Высоцком. Дань памяти ему необходима. Вот одно из его стихотворений-песен:

«И снизу лёд, и сверху, - маюсь между. Пробить ли вверх, иль пробуравить вниз? Конечно – всплыть! И не терять надежду! А там – за дело, в ожиданье виз. Лёд подо мною надломись и тресни, Я весь в поту, как пахарь от сохи. Вернусь к тебе, как корабли из песни, Всё помня, даже старые стихи. Мне меньше полувека – сорок с лишним, Я жив двенадцать лет тобой и Господом храним. Мне есть, что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть чем оправдаться перед Ним» (Вл. Высоцкий. 1938-1980)

А ты смотри, действительно не сорвись. Поля, леса, реки – и так твои, только потом они ещё больше будут твоими. Ты освободишься от текучки и суеты. И у тебя есть дети, которых ты должен многому научить. И «ворчаниям» тоже. Без этого немыслим настоящий, думающий человек, а патриот – тем более. А работа, любая творческая – она ведь не сиюминутная. Многое делается на будущее и способно быть увиденным и оцененным только потом, после тебя. Но надо работать. И – жить. Знаешь, я что-то часто вспоминаю Колю Загайнова. Вспоминаю – и жалко его, и зло берёт. Столько много мог сделать, а взял и … ушёл. Нельзя так. Прежде всего ведь дело, пусть не всегда большое, так вроде бы, кирпичики, а вышло – глядь: целая стена, а то и здание, Храм какой замечательный, а там может и твоих кирпичей полно.

А дети, свои и чужие, кого учить надо? А друзья, родные? Это ведь дело большое. И боль, и ворчание критическое, и поиск чистой красоты – это же великолепно! Борьба – это же сила! Ну, ладно. Что это я ломлюсь в открытые ворота. Ты меня прости за такой тон противный, наставнический. Я заодно ведь и себя убеждаю. Жду письма твоего. Привет Жанне. Всего самого Вам наилучшего. Виктор.

15.01.81 г. Фрунзе

Олег! Прочитал я вместо анкеты твою беседу с N. А ты-то сам что думаешь обо всём этом? Дело-то выходит достаточно серьёзное. Вот и думай. А я предлагаю: есть же у тебя в школе каникулы – вот и сорвись из своей Шахуньи дней на десять ко мне. Отвлечёшься, поговорим, есть и о чём ведь. Хорошо было бы. Подумай, Олег! А пока, по-моему не следует лезть на рожон.

А что у тебя за анкета? Напиши мне о ней подробнее и вышли – интересно. У меня все дела по-прежнему. От К.М. (Коля Мартьянов, архитектор, Новосибирск) до сих пор ничего нет. Точнее, было новогоднее поздравление. Там он пишет, что статьи прочитал, понравились, обещал подробнее в письме написать. Я это письмо уже почти полгода жду. Вот. А к Игорю не собираешься наведаться? Он мне писал, что хотел бы тебя увидеть, особенно в связи с последними событиями, тебе известными (беседа с Н»). Да, у него ремонт, похоже – надолго.

У нас здесь нет ничего интересного. Для меня всё – серые будни. Вот только дома музыка. Достал пластинки с рок-н-роллами, наша молодость: «Бил Хэймс и его кометы», Литл Ричард – слушаю с удовольствием. Элвис Пресли есть, другие кроме рока. Читаю много. Даже из того, что запланировано и лежит дожидается своей очереди – всё не успеваю, откладываю до лучших времён, кои, похоже, не предвидятся.

В общем так, Олежек, прошу тебя – не лезь ты на рожон (я всё о том же). Вот, чёрт, письмо есть письмо, много в нём не скажешь, а если и скажешь, выходит как-то не так. Но ты сейчас сдерживайся. И не пыхти. Поговорить бы лучше. А то сейчас сессии нет, пар-то выпустить не с кем. И негде. Всё. Пиши, очень жду твои письма. Виктор.

***

О. Козырев. Первая встреча. 20 февраля 1981 года, Шахунья.

Два часа дня. Усадил ребятишек за мольберты, Фаину Ивановну – позировать. Никаких предчувствий.

Резкий звонок. Я тут как тут, так как был у телефона:

- Мне Козырева

- Я - Козырев

- Олег Сергеевич, вас беспокоит начальник КГБ. Мне необходимо с вами срочно побеседовать. Вы не могли бы прямо сейчас подойти ко мне?

-Могу, конечно. А где я Вас там найду?

- Третий этаж, налево, нажмите кнопку.

- Спасибо, иду.

Вряд ли я успел в тот момент о чём-либо подумать, хотя, помню, мелькнуло в голове что вроде: «Ну, вот». Предчувствий не было – я уже успел забыть, что меня ждёт такая беседа, однако в тот момент почему-то был поблизости от телефона. Нина Юрьевна, учительница, тоже была рядом, сидела на стуле:

- Что там?

- КГБ, - как-то уж очень просто выдохнулось у меня. Я не смотрел на неё – боялся проявления жалости, сочувствия, вообще каких-либо эмоций. Она молчала, и тоже не смотрела на меня. Я поцеловал ее в ухо:

- Пойду я.

- Чего ты паникуешь? – всё так же не оборачиваясь, произнесла она.

- Кто знает, что у него на уме-то?

- Придёшь сейчас, что ты? – Она не убирала мою руку с плеча, и её сочувствие проникло в меня с теплом её тела - мы так и расстались, ни разу не посмотрев друг на друга.

В фойе милиции полно посетителей, шумно. На третьем этаже – тишина. Суровая фанеровка двери, чёрная кнопка звонка. Дверь открыл Юрий Миныч, заочно знакомый мне сотрудник госбезопасности. Встретил приветливо, даже, кажется, обрадовался, протянул руку: «Проходи, ждёт».

В приёмной – фанерованный барьер, вешалка-стойка, зеркало, маленький столик и кресло. Медленно разделся, повесил пальто, посмотрел в зеркало - удивился желтизне лица. А ведь, казалось мне, никак не реагировал на приглашение, даже вроде весело шёл.

- Ну, валяй, - сказал я себе и открыл двойные полированные двери: «Можно к Вам? Здравствуйте!»

- Проходите, присаживайтесь!

У дальней стены просторного очень светлого кабинета за обширным, до блеска отшлифованным столом меня встречал солидный, крепко сбитый, довольно симпатичный брюнет. При моём появлении он встал, вышел из-за стола, подошёл ко мне:

- Давайте познакомимся: Тюрин, начальник госбезопасности[12].

- Козырев Олег Сергеевич.

- Прошу, - указал он на полумягкое, красной тканью обитое кресло, стоящее у маленького, тоже фанерованного столика. Этот очень маленький – на одну персону – столик, стоящий перед громадным, внушительных размеров столом начальника казался здесь не законным обитателем, и уж никак не хозяином, а таким тихим, в чём-то заранее виноватым посетителем. Нет. Хозяином кабинета был стол начальника: высокий и массивный, он подавлял своего неказистого соседа мощной энергией своих устоев, пролётов и перекрытий.

- Первый раз встречаетесь с работниками госбезопасности?

- Да, вот так-то первый раз. Слышал, где-то ходят рядом, а не видел.

- Да: всех вызывали, а тебя нет?

- Ага.

- Обидно даже?

- Да, неприятно

- Вам передали, что я встречался с вашими ребятами?

- Конечно.

- Кто?

- Все по порядку встреч.

- Ну, я вообще-то и не сомневался. Не догадываешься, почему накануне съезда пригласили? – перешёл он на ты, что мне понравилось, так как вежливое «вы» меня всегда отделяет от собеседника[13].

- Нет, да какая разница.

- Мне хотелось бы провести с Вами откровенную беседу, чтобы лучше понять друг друга.

- Так что? Я и не скрывал никогда что думаю. Удивляюсь: чего ходить вокруг да около, можно прийти на дом, да и почитать всё, что Вам надо.

- В нашей работе не всегда это удобно. Чтобы не травмировать человека, приходится иногда выяснять окольными путями. Тут у нас способов много. А если назревает необходимость предостеречь человека, вот как сейчас, мы и приглашаем на собеседование. Мне бы хотелось поговорить по порядку.

Перейти сразу к основной теме он не торопился, чувствовалось, что он хотел поговорить подольше. Мне тоже хотелось, чтобы получился откровенный разговор. Я и начал по порядку:

В шестьдесят седьмом году я поступил в Ленинградский институт имени Репина на факультет теории и истории искусств. На установочной сессии нам предложили выбрать тему контрольной работы по истории партии. Я выбрал тему «Ленин о диктатуре пролетариата». Тема эта была близка мне тем, что я мог на примере местных фактов разобраться в текущем моменте. Тогда ещё только шли разговоры о новой конституции, о формах общенародного государства, и я с увлечением взялся за работу.

Весной следующего года приехал на сессию, сдал зачёты, а перед первым экзаменом (по истории партии) меня пригласил к себе в кабинет зав. кафедрой марксизма Карпиленко Степан Трофимович.

Кабинет у него солидный: массивная мебель чёрного дерева, сейф в стене, кнопки, телефоны. Сам он, грузный, немного потный, восседал за столом плотно.

Я сел напротив, ждал. Он долго смотрел на меня, откинувшись в кресле и постукивая пухлыми пальцами по столу, потом неожиданно спросил:

- Ну, где у вас подпольная организация?

Я не ожидал такого разговора, и мне стало смешно. Я ему так и ответил со смехом:

- Ну, если есть, так где-нибудь в Шахунье. А если нет?

- Что, я не понимаю? Ты выложил программу борьбы против «остатков диктатуры», как ты пишешь, «за демократическую республику» - а это программа группы!

- А если всё-таки её нет?

- Тогда это работа врага советской власти.

- Вы настаиваете на этом заявлении?

- А что ты будешь делать?- и это его постоянное «ты» имело оттенок пренебрежения.

- Пойду к прокурору. Если следствие установит, что все мои действия были направлены против Советской власти, я согласен отвечать. А если нет – Вы будете отвечать за оскорбление.

Он засмеялся, взял трубку, позвонил в деканат: «Козырева ни до одного экзамена ни в коем случае!» Положил трубку, открыл сейф, поместил туда мою тетрадку с контрольной: «Вот и всё. Ты настаиваешь на выступлении? Может, съездим? Выступишь? Машина будет, аудитория подходящая.

- Да нет. Я писал контрольную, а не конспект выступления.

И после этого меня нигде не принимали с зачёткой – уладь, говорят, с кафедрой. Ходил я и в юридическую консультацию. Юрист внимательно выслушал:

«У нас нет политической статьи, то есть на юридической основе такого разговора у нас не может состояться. В лучшем случае, соберут партийное собрание, куда тебя и не пригласят, пожурят его за нервозность, и – всё!

Впоследствии так и оказалось. Партийное собрание состоялось в 1971 году. Партбюро института предложило исключить Карпиленко из партии, так как, будучи секретарём парторганизации, он присвоил около десяти тысяч рублей партийных денег, двух своих прежних жён оформил в институте на высокооплачиваемые должности, хотя они вообще не выходили на работу. Представитель Ленинградского обкома заявил, что если бюро будет настаивать на этом, то делами Академии займётся обком. А поскольку у хозяйственников института были свои довольно крупные финансовые грехи, то решили не волноваться излишне. Карпиленко, бывшего при Сталине начальником лагеря, просто перевели на должность завкафедрой марксизма в институт Культуры, что на другом берегу Невы – почти напротив Академии. Об этом рассказала нам главный бухгалтер Академии, у которой мы с Игорем Храмушиным и Виктором Чикичёвым жили на квартире во время сессии 1972 года.

Единственное, что мне посоветовал тогда проректор В.А.Горб, это не брать документы, а самому – пройти все испытания.

Зашёл в ЦК ВЛКСМ. Девушка какая-то выслушала спешно, сказала: «Ну, во-первых, Вы уже не комсомолец, а, во-вторых, каждый студент считает свою работу гениальной. Раз выгнали, значит, были основания».

Зашёл я тогда в Дом профсоюзов, купил путёвку на теплоход «Пётр Великий» - отдельную каюту - и укатил отдыхать в круиз от Одессы до Батуми. В конце августа вернулся в Шахунью, а тут с ног сбились: где Козырев? Ищут. В Хмелевицы сколько раз приезжали, у матери спрашивали, а та не слышит ничего:

- Чего хоть, - говорит, - ищете-то всё?

- Да не чего, а кого – где Олег-то?

- Ну да что это? Ничего, ничего, - говорит.

В то лето как раз в Чехословакии развернулись события, обстановка нервозная была. Бюро собрали в райкоме. У нас в школе член бюро была учительница – Анна Григорьевна. Та пришла как-то на занятия, говорит: секретарь выступал, сказал, что идёт жестокая идеологическая борьба, и вы не думайте, что Шахунья стоит в стороне от этой борьбы. Вот некий студент одного из институтов написал контрольную работу, которую назвали чехословацким вопросом на Шахунской основе.

- А он, - говорю, - не назвал фамилии этого студента?

- Нет. Интересно, что за парень?

Я три года восстанавливался. Ну, не только этим занят был. Писал, печатался: в «Советской культуре», «Пионерской правде», в местной газете. Выступал часто, идея была: художественные школы открыть везде на периферии, филиалы. Потом пригласили меня в обком комсомола. Срочно, по телефону: данные обо мне, говорит, надо послать в ЦК, не смогу ли приехать. Я приехал, беседовал с Железовой Галиной. Формально - по поводу нашего Молодёжного клуба

Был тогда у нас в Шахунье молодёжный клуб – преподаватели художественной и музыкальной школ, из редакции были Шкут Николай да Серёжка Долинин.

- Это не наш Долинин? – спросил Тюрин.

- Я не знаю вашего Долинина. Это Серёжка Долинин из редакции. Он потом учился в Ленинградском университете на факультете журналистики, сломал ногу на картошке, остался инвалидом, живёт в Шахунье. В молодёжном клубе мы делились на секции. Я был в секции фольклора. Ездили по району, песни записывали. Надо сказать, успешно. Район богат песенными традициями.

- А, так ты ещё и фольклором интересуешься?

- Надо же изучать культуру народа, а то несём культуру в массы, а чем живёт сам-то народ, не знаем. Ну вот, что-то мы с ней (с Железовой) разоткровенничались насчёт молодёжного движения, молодёжных клубов. Она всё поддерживала, поддакивала, а потом у нас со всеми поодиночке побеседовали, и клуб развалился. Одни мы с фольклорной группой остались, правда, со сменным составом.

…. Вообще-то, надо сказать, Тюрин произвёл впечатление доброжелательного собеседника. Мне понравилось уже то, что посадил он меня боком к себе, так что я избежал неприятной необходимости смотреть в глаза собеседника, что для мирной беседы никак не годится. И ещё одна деталь: когда солнце вышло из-за рамы и стало светить мне в глаза, он посадил меня за свой стол: садись, говорит, поближе. Карпиленко, например, посадил меня точно напротив себя чрез стол, смотрел нагло на меня, не мигая (как так можно?), и мне не позволял ни отвернуться, ни в пол посмотреть – рассматривал это как признак виновности. А при таком способе собеседования обязательно сорвёшься, потому что единственное желание возникает обругать или в морду въехать.

- А потом познакомился я с работником Московского комитета партии Красавиным Виталием. Вернее, он приехал в Шахунью в гости к брату своему Юрию Гармонову, моему другу. Попросил Юрку пригласить меня посидеть с ним в компании. Виталий читать работу не стал, но беседовали долго. Сказал, что меня восстановят, и дал адрес в ЦК. Я сказал, что страшновато, не выйдешь оттуда, если там такие же, как Карпиленко. Да нет, говорит, я дам как раз такой адрес, откуда можно будет выйти.

Я приехал в Москву, зашёл в ЦК, да попал через парадный вход. А там у тумбочки стоит капитан, какой-то вроде голубой весь (форма такого цвета. Примечание с учётом современных словесных искажений – 2010, КО):

- Вы куда, молодой человек?

- Да пожалуй, - говорю, - я не туда попал.

Хотел уйти, а там в дверях уже сержант с автоматом. Откуда взялся? – я его и не видел, когда входил.

- А может, и сюда. По какому вопросу?

- Да по студенческому

- «Тогда это действительно не сюда. Во дворе приёмная ЦК, туда и зайди», - в портфель заглянул и отпустил.

Из приёмной беседовал по телефону с Кагановичем (он так представился). Внимательно выслушал:

- А сейчас куда? Вы в Ленинграде остались?

- Да нет, у матери в деревне.

- Вот даже как? Вы можете всё это подробно изложить на бумаге?

Я изложил всё: как работу писал, как с Карпиленко беседовал. Бумагу унёс курьер, молодой человек. Самого Кагановича я не видел (только по голосу-то вроде молодой показался).

Вскоре из Министерства культуры получаю телеграмму: «Ваш вопрос будет решён в течение 1971 года». А летом получил телеграмму из института, чтобы приезжал по вопросу восстановления. В Ленинграде очень доброжелательно отнеслись. Проректор Горб пригласил меня и посоветовал не восстанавливаться, а сдать вступительные экзамены вновь – так будет чище: не будешь чувствовать себя «прощенным», и не надо будет давать никаких обещаний. На экзаменах больше спрашивали, как да что произошло в 1978 году – в общем, «ввезли» меня в институт на пятёрках, да так и закончил на отлично (кроме научного коммунизма, науки, в которой я так и не нашел ни разумных обоснований, ни убедительных доказательств, а на цитаты у меня памяти нет).

- Ты извини, что я тебя на «ты» называю – мы с тобой почти ровесники.

- Да нет, наоборот, я так больше люблю разговаривать.

- Так вот, ты заметил, наверное, что всё это время мы внимательно к тебе присматривались, и без нас ты бы не восстановился?

- Да надо думать, что так и было.

- Но ты же писал просьбу о восстановлении, заверял.

- Вот уж нет. У меня сохранились тексты заявлений, переписка с инстанциями, письма. Мне радостно сознавать, что я не просил и не унижал себя обещаниями. Наоборот, я писал (и в ЦК – то же!) не обещаю, мол, что следующую работу я напишу умнее первой, принимайте, какой есть.

- Вот как? Так как тебя назвал Карпиленко?

- Врагом советской власти.

- Вот, видишь? Определение напрашивается сразу же, с первой работы, а ведь тогда действительно не было действия, направленного на подрыв советской власти и авторитетов. А после этого ты выпустил вот этот журнал – действие, которое подходит под статью 70.

- Что за статья?

- Не слышал? Об агитации против Советской власти!

- Нет. Разве есть такая статья?

- Не может быть, чтобы не знал!

- Право, нет – в конституции нет такой статьи.

- Ну, Козырев. Конституция – основной закон, определяющий структурные основы государства, права и обязанности граждан, а есть ещё Уголовный кодекс.

- Не читал

- Ни разу?

- Нет. И чего там, в этой статье?

- О подрывных действиях против Советской власти.

- А при чём тут советская власть? Муниципалитеты на Западе это тоже Советы – так они там ещё в раннем Средневековье были. Могут выступить не против Советов, а за полноту власти Советов, за прямые выборы президента. А у вас всё та же терминология.

- И тем не менее, сознательно или не сознательно своими действиями некоторые товарищи ведут к подрыву веры в авторитеты, в вождей, сеют сомнения. И тем более это опасно в действиях людей, наделённых определённой властью, как, например, директор художественной школы. У Вас сколько учеников?

- Более ста.

- Вот, видишь? Сто человек ежедневно видят тебя, слышат о тебе, сравнивают свои действия с твоими, делают определённые выводы. Зёрна падают в самую благодатную почву, а всходы мы увидим через несколько лет (так и получилось! – К.О, 8.01.10г.). Общество не может мириться с таким положением. Оно предостерегает таких людей, а когда надо, - изолирует. Вот почему мы с Вами беседуем сейчас. Вам сколько годочков-то?

- Сорок два.

- Вот видишь! Возраст солидный, чтобы говорить о несознательности действий. И тем не менее, в Ваших статьях много таких кульбитов, где ставится всё с ног на голову. Вот, например, на десятой странице Вашего журнала ест слова, почитайте: «Творческая среда возникает в душе твоей тогда, когда у тебя нет убеждений». Ну, что это?! Сегодня я могу сказать одно, завтра – другое, как же тебе верить-то?

- А как верить природе: сегодня солнце светит, завтра – дождь идёт? Так и мне: сегодня мне прыгать хочется, а завтра – выть.

- Вот эти кульбиты и дают тебе возможность, как акробату, крутиться на проволоке и не срываться. Ведь стоило тебе хотя бы одну фразу закончить, то есть сделать вывод, указать адрес гнева, и всё – мы бы с тобой здесь не беседовали. Вот читай дальше: «Вчера ещё я верил в непогрешимый гений наших вождей – сегодня сомневаюсь даже в их элементарной порядочности». Ну, что это опять? Сам же говорил: не должно быть убеждений, а у тебя что ни фраза, то всё в вождей да в экономику, да в политику, да в систему. Пусть не высказана идея, лозунг не брошен, но направленность-то определена и ясна: подорвать авторитет вождей, посеять сомнение, а там, дескать, сами домысливайте. Я посеял, вы пожинайте, а я в стороне. Где хоть ты сам-то? В кого метишь? Кто вождь-то?

- Да вот, говорю, - председатель исполкома откармливает медведей на молочной ферме, и – ничего.

- Ай, да брось ты! Никто никогда местного руководителя не считал вождём. Да и наказан он за это. Ты имел в виду именно вождя. Какие факты у тебя есть, чтобы заявить об отсутствии у него элементарной порядочности.

Ну, думаю про себя, чего я, действительно, верчусь? Ведь писал-то под впечатлением неприятной выходки премьера нашего. Стыдно стало, совету последовал – Валерка советовал на местные примеры нажимать, предупреждал: пять лет политической тюрьмы во Владимире («отдельная камера», «литература любая»).

- Да, - говорю, - конечно, был пример. Сессия Верховного Совета, то ли в 1978 году последняя (в декабре), то ли после выборов первая – телевизионная трансляция… Идёт заседание, Гришин выступает. Все, кажется, внимательно слушают, а одно место в президиуме не занято – оператор часто показывает это кресло. Только докладчик упомянул имя Леонида Ильича, как из-за кулис тут как тут появляется. Все встают, устраивают бурную овацию. Ну, и что это? Ведь человек опоздал на заседание!

С детства учат: опоздал на урок – жди до конца урока, не прерывай. А если зашёл, извинись, объясни причину. Это же элементарно. Тем более не солидно стоять за кулисами и ждать своего выхода по сигналу докладчика. И ждать, и трепетать, и волноваться в предчувствии удовольствия – ведь даже для бездарного актёра вымученные аплодисменты оскорбительны.

- Да, это действительно некрасиво. А было такое?

- В том-то и дело, что было. Дату точно не помню, но на сессии Верховного Совета, это точно, до издания нашего журнала – тоже точно. Значит, в декабре 1978 года.

- Нет, я верю. Но ты не знаешь, какие действительно важные государственные вопросы приходится иногда решать срочно главе государства. Да к тому же, ты не знаешь, что в 1977-78 -79 годах Леонид Ильич был смертельно болен, а ведь несмотря на это – работал! А ты вот так вот, по одному случайному примеру, обобщая всё на всех вождей, пишешь об отсутствии у них даже элементарной порядочности. И эта твоя продукция идёт в люди, они читают и думают: а что, раз директора школ так смело говорят, а нам-то чего бояться? Ведь действует-то журнал направленно, и именно в сторону подрыва доверия к руководителям…

С детства привык: когда долго ругают, я быстро отвлекаюсь, собеседник куда-то уплывает, а я думаю о своём. Интересно, думаю, ждёт ли Серёжка? А Нина, наверное, уже ушла. Нет, смотрит, наверное, в окно, думает: вот, дурак, чего не живётся! А ведь я живу. И что сделаешь, если даже самый маленький пустяк упирается сейчас в политику – значит, созрела система для катастрофы.

- Вот послушай рецензию компетентных людей на твои статьи: «Статьи Козырева написаны в духе диссидентства…», «в них содержатся элементы анархизма и безыдейности…», «направлены на подрыв авторитета руководящих работников…» и так далее. Откуда человек, живущий на периферии, может черпать такую информацию? Она идёт с голоса враждебных радиостанций.

- У меня и приёмника-то никогда не было

- Ну, где-то надо слушать?

- Да нигде. Я вон в деревню съезжу, посмотрю, с мужиками поговорю, у меня информации-то не на один «голос» хватит. А приёмник я один раз купил – «Ленинград-002», подержал с месяц да и продал брату в деревню.

- Да, у тебя братик есть в Хмелевицах, Михаил, так?

- Да.

- Ну, а он слушает?

- Нет, он треска не переносит пока настраиваешь, да у него и своих дел полно.

- Ну да, он хозяйственный, не пьёт, работает с утра до вечера.

- Ага. Нравится он мне.

- Да, но тебе-то не хватило чуть-чуть, чтобы быть прямым врагом. Стоило на тебя выйти какому-нибудь корреспонденту, который предложил бы опубликовать твои заметки, и всё.

- Вообще-то я отдал бы в любую редакцию.

- Вот видишь! Именно поэтому мы беседуем сейчас, потому что мы-то видим, сколько тебе осталось до сотрудничества с иностранными корреспондентами. Только бы появился – там бы и был. А он бы скоро появился: чего, скажет, ты тут прозябаешь, мы тебе обеспечим и имя, и славу. Обеспечили бы моментально – не расхлебался бы.

- Но я автор. Меня не печатают, я ищу редактора, а где: может на самых диких островах есть еще порядочно смелый редактор, какое моё дело?

- Но я, по крайней мере из того, что читал у тебя в газетах, не нашёл никаких перепадов. Почему ты здесь-то так резок, и всё по большому счёту обобщаешь?

- Вы ведь читали что опубликовано, а что выкинуто, может, Вам принести? Вы увидите, что журнал-то этот чепуха, стенгазета, письмо. В письмах-то я ещё хлеще говорю. А резко так это для того чтобы было понятно – сразу крайности, тогда сразу ясно, о чём речь. А то пока вступление да пока обоснования, да пока цитаты, забудешь, что и сказать-то хотел.

- Вот спасибо за откровенность.

- Так что, Вы и письма собирать будете?

- Вот на это и направлена работа вражеской пропаганды: очернить, опорочить, подорвать авторитет, веру, сбить с толку, посеять сомнение в принципах нашего мира.

Ты пишешь в журнале: «нельзя верить, нельзя доверять – на пути к истине надо искать факты и проверять их, чтобы делать выводы», «самое опасное для человека – прямолинейность, уверенность и односторонняя убеждённость». Ну, разве плохо быть уверенным, убеждённым?

Вот, думаю, действительно недоработка - слово «уверенность» надо было заменить на «самоуверенность».

- Да, слово-то не воробей, говорят. Читал Евангелие?

- Да нет, как-то не пришлось, к сожалению.

- Умная вещь, между прочим: «Каждому воздано будет по делам его» - а вот дела-то и неважные. Твои товарищи, даже молодые художники, говорят, что тебя надо поправлять и в живописи. Вместо радости – те же мотивы скорбные, безысходные, вместо героев труда – рабы труда.

- Ну, уж холсты-то оставьте мне. Я сам буду решать, что и как мне делать в холсте. Еще не хватало бегать спрашивать, что писать да как писать, да ехать ли на этюды.

Да и определил я в журнале две категории эстетики не случайно: то солнце, то буря, то гнев негодования, то бурная радость созидания.

- Нет, нет, мы вовсе не хотим вмешиваться в творческие замыслы художника, но если его искусство представляет собой социальное зло, мы обязаны предостеречь.

- А кто мог определить, что «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева является злом? Кто определил меру «зла» в творчестве Гоголя, Салтыкова-Щедрина, в идеях Белинского, Добролюбова, Чернышевского?

- А! Так ты ставишь себя не ниже Белинского или Чернышевского!

- Могу же я ими гордиться?

- Нет, холст – пожалуйста, я не хотел этого вопроса касаться. Но вот почему не приняли в Тонкино твою картину «Гибель продотряда Василия Сироткина»?

- Как не приняли? Деньги получил! Может, они её списали?

- А почему ты взялся за эту тему, и что ты хотел там отразить?

- Я хотел показать мужиков с той стороны, со стороны крестьянской контрреволюции – массы тёмной, не просвещённой, но по-своему героической и ищущей справедливости, прежде всего в решении земельного вопроса. Да и не бесполезной оказалась эта борьба – в конце концов продразвёрстку заменили твёрдым налогом, так что мужики были оправданы, почти все из- них до сих пор живут в своих деревнях.

- Да, да.

- Так что тема как раз интересна трагической конфликтностью данного исторического момента. Главный герой, по замыслу, сурово сплочённая толпа крестьян. Василий Сироткин и незначительный продотряд – жертвы. Жертвы ещё и потому, что героев контрреволюции помнят по именам, а героев продотряда даже не знают, кто они и откуда. Даже списков не удосужились составить при оформлении отрядов. При поисках документов для работы не могли найти ни одной фотографии Василия Сироткина, да и о нём почти ничего не известно. Остальные участники этого полюдья вообще никто. Шли они на это мероприятие с полной уверенностью, что делают дело благородное, так что в качестве жертвы они как раз и были бы приняты с сочувствием – сочувствуют обычно тем, кого убивают.

Мне дали хорошие документы – Горьковского партархива, документы допросов, воспоминания участников. Я с интересом с ними познакомился, хорошо представил ситуацию. Но в ходе работы возникали постоянные дискуссии с секретарём Тонкинского райкома Борисом Ильичём и директором музея Зуйковым Михаилом Степановичем, которые настаивали на показе героического начала в подвиге Сироткина, а крестьян предлагали показать как отпетых разъярённых врагов того нового, что несли представители пролетариата. Приходилось перекраивать композицию, вытягивать и тех и других. В результате получилось в одном холсте два центра: толпа крестьян и Сироткин с продотрядниками. Они остались совершенно самостоятельными. Картина не состоялась, и я дописал её, можно сказать, не любя, хотя тема меня очень волнует и близка моим представлениям о гражданской войне.

- Да, судя по твоим статьям в журнале и по тому, что ты говоришь сейчас, можно представить, что в случае чего, ты готов за своих мужиков голову положить.

- В общем-то, пожалуй, да. Но сейчас мы говорим о том, что когда заказчик, исходя из своих служебных амбиций, мешает художнику, в результате все остаются недовольными: художник картиной, заказчик – художником. Но заказчик теряет только деньги, а художник переживает унижение, позор кисти. А если так всю жизнь, то в конце жизни любой пропагандист может сказать: вот видите, человек много говорил, подавал заявки, а в результате – смотрите - ничего нет, художник-то не состоялся! А мы, помните, всю жизнь с ним нянчились. В общем, на заказ я больше не работаю.

- А вот отношение к гражданской войне у тебя в корне искажённое. Почитай-ка: «Вот почему репрессии даже ради самой прогрессивной идеи – преступление геноцида, вот почему гражданская война, спровоцированная даже во имя самой справедливой цели – уголовное преступление». Вот ведь до чего можно договориться – как раз в духе западной и эмигрантской пропаганды, которые хотят обвинить большевиков в провоцировании гражданской войны. Я тоже считаю гражданскую войну преступлением, но кто её нам навязал?

- Ну, уж никак не Запад.

- И они тоже. Как раз те, кто не хотел отдавать даже части продовольствия для революции, они…

…Смотрю в окно: солнышко светит, как раз за окном на тополь галка села, в клюве клочок ваты держит, другая у неё отбирает. Вот, думаю, дуры, из-за какой-то с….й затычки гражданскую войну развязали.

- А ты говоришь: «духовный гриб, он нуждается в удобрении»; «не нарушай почвы, не руби корни…»

… Да, гриб, думаю. Летят вон чайки над Невой: маленькие, те всё время на охоте – то в воду, то из воды, а над ними – морские, те покрупнее и посильнее, они выше летят. Как только «малышка» достанет рыбку, тут же бросаются сверху на неё. Та рыбку бросает и наутёк. А наглец хватает на лету рыбку и опять вверх. Вот тебе и система: вымогатели наверху, добытчики внизу: добыл – отдай, а не то к стенке. А если вымогатель-то ещё и с лозунгом, да с хорошим – как с ним быть-то?

- И опять-таки ты не пишешь конкретно, кого обвиняешь в провоцировании гражданской войны, балансируешь на проволоке и нигде не споткнёшься.

- Потому что я никого не обвиняю, я смотрю и изучаю, как оно есть.

- Ну да, ты же пишешь, что у тебя нет убеждений. Даже основным стилистическим принципом журнала, как ты пишешь в предисловии, вы избрали «импровизацию и экспромт»: «нам нужны живые, пусть противоречивые мысли, зафиксированные пусть резко, но кратко и ясно». Ты писал?

-Да.

-И что вышло? Живо? Да! Противоречиво? Вполне! Кратко? Весьма! Ясно? – без сомнения ясно всем. Но вот не конкретно. Ну нигде ни одного срыва, ни одного указания, точного адреса обвинения. То же и в отношении искусства. Ты пишешь: «Из тысяч Я складывается общественное мнение – составная часть общественной психологии, в которой зафиксирован непосредственный опыт масс, зафиксирован в повседневных разговорах, сплетнях, анекдотах, пословицах, поговорках, песнях, шутках, каламбурах, жалобах и обращениях. Всё это и есть питательная среда искусства, а никак не газетная передовица, лозунг или сегодняшнее выступление премьера.» Ну что, в передовицах плохо написано, плохому учат? К войне призывают, к уничтожению? Ведь о мире пишут, о перестройках в экономике, а ты : «сплетни, жалобы, анекдоты». Размах-то где, обобщения? Человечка-то маленького берёшь – опять на это и рассчитана пропаганда Запада, чтобы убедить, что мы ущемлены.

- Ну и что сплетни, жалобы! Весь архив Сарданапала – одни жалобы да обиды. А от Древнего Египта что осталось? От Рима? Если бы этих жалоб не нашли, мы никогда и не узнали бы ни законов, ни судов, ни системы трёх-пяти тысячелетней давности. Ничего же не осталось, кроме жалоб. В них – соль истории, голос народа. Жалобы да песни, горькие шутки – это и есть питательный рассол для исследования. Мы записываем древности, а современность-то в чём? Пройдут тысячи лет, по лозунгам, думаете, будут изучать наш период? Искать будут вот те горькие жалобы, что мне рассказывают в деревне.

Вот, недавний пример. Решил мужик завербоваться в Сургут на нефтепромыслы. Пришёл к директору ПМК. Тот говорит: «Сдавай ключи от квартиры, и поезжай»

- Но я жену-то пока здесь оставлю

- А жена-то причём? Квартиру мы тебе давали, а не ей.

Пошёл он к прокурору, а тот говорит:

- У тебя ордер есть?

- Какой ордер? Нет никакого ордера.

- Если нет, так у тебя и квартиры нет. Как же ты можешь требовать то, чего у тебя нет?

- А у нас все так живут.

Не знаю, как все, а вот приехала у меня сестра из Пермской области, замужем за механизатором, спросил у неё ордер – тоже нет. Кто они? Право есть, а квартиры нет.

Или. Председатель сельсовета на партийном собрании обозвал мужика вором. Тот – к прокурору. «А ты что, - говорит прокурор, - с Советской властью судиться хочешь? Живи спокойно, никто тебя не тронет – был бы вором, посадили. Так хоть бы извинился председатель-то. Нет! Так и ходит мужик с клеймом – не судим, а вор. И не докажешь, и не накажешь. Разве это не оскорбление, не унижение человеческого достоинства? Попрание элементарного права быть порядочным! Как он себя чувствует, этот человек? Почему он мне жалуется, а не вам? Кто за него заступится?

Или. Ехал в автоклубе в субботу, а шофёр и говорит: «Мне ещё завтра в четыре утра вставать

- А что?

- Да везти барыню-то за грибами.

- Завтра же выходной, откажись.

- Пиши тогда заявление!

Где человеку отдушину найти? Как из этих сетей выбраться? Разве это не кровная обида – чувство унижения, чувство своей неполноценности, невозможности противиться административному нажиму? Разве это не ущемление элементарных, естественных прав человека быть свободным от личного давления? А ведь Достоевский всю свою творческую жизнь посвятил проблеме маленького, забитого, униженного и оскорблённого человека. А разве у Достоевского не было лозунга, разве у него не было большой идеи, разве за эту идею он не был в ссылке? Но писал-то он о ней, об этой идее, снизу, через повседневные мучения, личные обиды маленьких людей – от обиды за них, чтобы они поняли, насколько они малы, низки в своей покорности.

Разве я не имею права страдать за унижения и оскорбления своих братьев? Везут механизаторов Хмелевицкой ПМК в фургоне через два района в Тоншаево. В семь утра вывозят, кой- чего перехватили и – на весь день луковица и помидоринка, что у них в сетке-то? Там целый день в бульдозере да в экскаваторе до вечера. Разве нельзя в термосах горячие обеды привезти? Рабам в Древнем Риме по четыре фунта мяса в день выдавали, не жалели! Вечером – обратно в фургоне, чуть живого от вермута привезут. Утром – туда же. Что это за человек?! Разве это звучит гордо! А ребятишки. Всю осень вкалывают на полях, под дождём и снегом – разве нельзя обеспечить их спецодеждой и горячим обедом? Разве нельзя оплатить по полной стоимости труд их? «Каждому воздастся по делам его» - воздастся, да ещё как! Не расхлебаетесь!

- Да, есть возмутительные факты. Мы беспощадно боремся со всякими проявлениями бюрократизма, превышения власти и полномочий. Но как ещё много таких примеров!

- Факты. Это – система фактов! А что будет, если накопятся эти обиды да сольются в едином порыве? Так кто враги-то у нас? Ведь даже ребятишки видят, насколько ущемлён и обворован в правах их современник. Вот, поехали они в пионерский лагерь «Берёзка». Начальник лагеря (фамилию назвал – К.О.) объявляет операцию «ягодка». Дети собирают чернику. По отрядному методу. Руководитель ходит по лесу, поощряет передовиков, журит отстающих. Потом, на линейке, разбирает нерадивых, награждает победителей. Всё как при социализме: соревнование, гласность, призы по труду и славе – только ягоды-то, всем лагерем собранные, увезла начальник лагеря домой на варенье, даже с молоком ребятишки не попробовали. Они же родителям рассказывают, мне говорят. А я? Да мне, если этого иностранного корреспондента встретить, так я в ноги ему брошусь, скажу: батюшка, бери, ради Бога, опубликуй! Кто вреда-то больше наделает? Да лучше бы я им сам свои записи читал, чем она опошленной идеей их душит, да ещё завучем в школе работает, детей калечит на всю жизнь, у них веру убивает. Вот где враги-то у вас.

- Это возмутительно! Это – преступно!

… К концу беседы я преодолел робость, ни разу же не приходилось, да и Торопов всё время предупреждал: «пять лет, Владимирская тюрьма – врать, вроде как, надо». Никогда не врал – выдумывал, правда, много.

- Ты же не просто пишешь что в голову взбредёт. Посмотри внимательно: в этом небольшом журнале ты высказал своё отношение к истории, политике, философии, к партии, государству, авторитетам – это же трактат о вере, вернее, о недоверии к существующему порядку вещей.

Всё кратко, всё ясно, всё в крайне резкой форме, но вот – без адресов. Мы коснулись вопросов твоего отношения к истории, политике, к авторитетам, даже философии, а вот что пишет рецензент о твоём отношении к искусству: «в отношении целей и задач советского искусства у автора статей сложилось искажённое представление».

- Какой-то недалёкий рецензент: во-первых, о советском искусстве там и речи нет, во-вторых, я пишу о двух сторонах эстетики: с одной стороны – солнце, радость, буйство жизни, с другой – насилие и духовное рабство.

- Вот, вот, ты и пишешь: «но утверждение личности, равной среди равных, свободной среди свободных, мыслящей среди мыслящих – это дело недалёкого будущего. Пока же мы должны в полной мере воплотить страдание. Мученик системы, жертва режима – основной герой демократического искусства современности. Идея страдания, мученичества, жертвенности, в лучшем случае, подвижничества во имя спасения достоинства и чести человеческой личности, то есть во имя будущего – вот программа современного искусства. Страдание – основной мотив, жертвенность – тема, подвижничество – гуманная идея нашего искусства». И далее: «Человек должен быть свободным, а художник – независимым. Вот начало борьбы за возрождение». Что это, как не программа в самых лучших традициях идеологических противников?!

- Я изложил эстетическую программу, используя и вторую сторону эстетики. Ведь «эстетический» означает «имеющий отношение к чувственному познанию». А посредством чувств мы познаём не только прекрасные, но и уродливые стороны действительности. Почему же наша эстетическая наука приравняла «чувственное» к «прекрасному»? Будто прекрасное воплощение уродливой жизни не будет прекрасным искусством. Где же вторая сторона эстетики?

- Вот она-то и нуждается если уж не в категорическом запрещении, то в коренной правке. У тебя и в работах-то получается вместо героев труда – рабы труда, вместо радостного созидания – серые будни.

- Саврасов тоже написал маленький холстик - «Грачи прилетели». Серенькая провинция, унылые будни. Но ведь это на фоне библейских тем и исторических баталий было откровением, открытие красоты казалось бы в никчёмном, повседневном. Как его можно было «поправить»? Ты, дескать, Алексей Кондратьевич, узко смотришь, разве ты не видишь, что Россия – великая держава: российскую корону признали Бухара и Хива, знамя России развевается над освобождённой Софией! А у тебя: серенькое небо, заборишка покосившийся, лужа во всю провинцию, грач задрипанный на берёзе ободранной надрывается – ну, что это?! Спился ты, Саврасушка, измельчал! Да ведь, однако, маленький холстик, а – живёт! Трудно сказать, как воспитать художника, трудно определить, кто действительно нужен, а кто нет.

- Мы не против того, чтобы художник думал, не мирился с недостатками, только нужно, чтобы художник видел перспективу роста, прогресса. Ведь все-то усилия партии и правительства активно направлены на преобразования, улучшения, и это главное – направленность. А на этом пути сколько трудностей! Так помогай нам их преодолевать. Давай-ка, во избежание неприятностей, соберём эти журналы. Сколько их было отпечатано?

- Да штук восемь

- Штук восемь, а может десять?

- Нет, точно восемь.

- Это не секрет, у кого они находятся?

- Нет, конечно. Мы же печатались как методическое объединение преподавателей художественных школ, так что у каждого директора школы, да у авторов статей по номеру.

- А кто узаконил это объединение?

- Есть методический кабинет при управлении культуры. Для удобства организации методической работы на августовской конференции 1978 года созданы кустовые объединения. Наше – одно из них. Никто не определял форм и методов работы этих объединений. Мы, например, участвовали в смотрах методической работы, собирали средства для коллективных поездок на пленер, устраивали передвижные выставки работ преподавателей.

- Но почему-то другие-то объединения не работают, я справлялся?

- Не знаю, нам интересно.

- Ну, а журнал-то кто разрешил?

- Да никто. Это обыкновенная стенгазета в нескольких экземплярах, где мы делились своими замыслами.

- А как отпечатали, на чём?

- На ротаторе, или как его называют, я не знаю, не знаком с этой техникой.

- Да я вот тоже смотрю: вроде на ротатор-то не похоже, вы же фотографии пытались переснять. Скорее, это светокопировальная машина типа «Эры».

- Может быть. Я видел один раз этот аппарат – большой такой.

- Кто печатал-то, не секрет?

- Да нет. Мы сразу договорились ничего не скрывать. Вообще-то мы хотели сначала на машинке отпечатать каждому участнику выставки по экземпляру стенгазеты сброшюрованной, а Сергей говорит, чего мучаться, когда у него брат в Горьком на этой машине работает. Поговорил с ним, тот согласился.

- Сколько за экземпляр?

- По десятке.

- А где этот аппарат находится?

- А я даже и не знаю.

- Ну, как проехать-то?

- А мне вот и не найти.

- Ну, в Сормове, на Автозаводе, по Московскому шоссе?

- Да нет, тут, на горе.

- Ну, где: в Советском районе?

- А где он?

- В Горьком.

- А где в Горьком-то?

- Там же, на горе. Чего ты меня допрашиваешь?

- Ну вот, там и есть. За Дворцом спорта, там ещё новое здание райисполкома строят.

- Это и есть в Советском районе. А там куда?

- А там на горку.

- Опять на горку?

- И направо – какое-то большое здание. Не знаю, правда, я там и был-то один раз.

- Ну, ясно. А авторы статей? Вы, значит, основной. Кто предложил программу-то? Вы? Вы? –да! - вот тут и автор указан. Вступление – тоже Ваше. «Откуда мы, кто мы…» - тоже Ваше. «Наша анкета» - Вы. Так. А вот «Гудизм» - кто такой Игорь Храмушин? Он где живёт?

- В Дзержинске.

- А кто он?

- Инженер-строитель и искусствовед

- Как Вы с ним познакомились?

- Учились вместе в Ленинграде, шесть лет жили на квартирах и в общежитиях.

- Так, а где он работает?

- На заводе где-то в Дзержинске.

- На каком заводе?

- А я и не знаю.

- И не интересовался?

- Нет. А чего так?

- Так. А вот Виктор Осторожный, это что за секретность?

- Да чего там секретность. Просто он был против издания рукописного журнала, а на нашу просьбу отозвался полемическим письмом. Оно нам понравилось, и мы решили его опубликовать. На это он согласился, только чтобы не указывали фамилии. Я и назвал его Виктором Осторожным (имя-то он не просил менять).

- Ну, вот что: мы их тревожить не будем, ты напишешь им, пусть тебе пришлют свои экземпляры, а ты уж нам их принесёшь, А свой экземпляр сейчас же быстренько принесёшь сюда.

- Это печально. Не хочется мне отдавать авторский экземпляр.

- Ну, мы же с тобой договорились, что журнал незаконно выпущен, нелегальный, направление его явно подстрекательское.

- Да дело не в этом. Получается, будто топнул ножкой начальник, а я и обсикался со страху. Это меня оскорбляет. А что если всё-таки я оставлю его себе?

- Ну, здесь торговаться не положено. Ты, конечно, можешь оставить этот номер , но это большая ответственность: ты даёшь расписку в нераспространении и несёшь уголовную ответственность за его сохранность. Стоит хотя бы кому-то почитать его у тебя и – не менее пяти лет. Зачем это тебе? И потом, стоит ли создавать проблему?

- Убедительно. Незаконный – надо отдать. А авторскую рукопись я могу оставить? Потом будут говорить, что я чёрт те что написал, а я и вспомнить не смогу.

- Как автор имеешь право, но лучше бы отдать.

- Вот спасибо! Побегу. Заодно принесу то, что я посылал в редакции и что не было опубликовано «за неимением места».

- Что ж, я с интересом познакомлюсь.

- Только с условием: это – с возвратом.

- Безусловно.

Вышел на улицу – темно, только в художественной школе свет горит в двух окнах учительской. Побежал в школу. Серёжка гобелен ткёт:

- Ну, жив?

- Фу! Давай покурим! А я иногда привстану, посмотрю в окно – свет горит, думаю – ждёт Серёжка. Легче становится. А Нина?

- Она долго сидела, всё ждала: вот-вот придёшь, а тебя всё нет – ушла она.

- Ну ладно. Надо сбегать домой, да опять туда.

- Не всё ещё?

- Нет.

Дома Жанна встретила с порога:

- Ну, чего, написал бюллетень-то?

- Какой бюллетень?! Разве ты не знаешь, что не до того было?

- Ну, если ты этой Люське стенгазету напишешь, а мне бюллетень не сделаешь!

- Вот дура: тебе легче с мужиком расстаться, чем если он этой Люське доброе дело на память сделает!

- Я те сделаю!

- Чужие люди сидят, переживают, а ты, - схватил работы, убежал

- Ну вот, быстро ты.

- А чего там делать-то?

-Не утомил я тебя?

- Да нет, ничего, хорошо даже.

- Ну вот. Это журнал, а это статьи для газет. У тебя даже ответы редакций подшиты. Ну что ж, мне кажется, мы хорошо побеседовали. Осталось, так сказать, подвести итоги. Сделаем это в письменном виде. Вот бумага. Ручка есть? Вот ручка. Будем писать объяснение этого явления. Делается это так. В верхнем правом углу написали: «Начальнику УКГБ от такого-то, такого – фамилия, адрес. Объяснение. И всё подробненько: «наш журнал «Новая традиция» напечатан в 1979 году на светокопировальной машине в городе Горьком, в Советском районе, в таком-то учреждении. Журнал является формой методической работы объединения преподавателей художественных школ северных районов Горьковской области. Это объединение создано при методическом кабинете управления культуры. Куст северных районов создан в 1978 году (надо же, знает!) с центром в городе Шахунья. Я вхожу в актив областного методического кабинета. Журнал ставил целью обмен опытом методической работы художественных школ, повышение творческой активности преподавателей и должен был способствовать росту их творческой квалификации. Журнал создан по моей инициативе, подготовлен, отредактирован и издан тоже мной. В ходе беседы с сотрудником госбезопасности я понял» А вот дальше, что понял, напиши сам.

- Можно, я на черновике сначала?

- Да, конечно, подумай.

Взял бумагу, думаю: чего же я понял-то? Что плохой журнал? Нет, вроде. Понял, что не знал что писал? Чепуха! Понял, что опасно? Да, опасно. Ага, вот мысли-то и не было, что мы можем представлять опасность с этим журналом, что мы вредим. Ну, ну, думай, думай! Вот уж не думали зарыться в подполье и вредить. Пишу: «Я понял, что:

1. Издание журнала нелегальным способом является общественно наказуемым действием (факт ведь, думаю, раз наказывают, значит наказуемо).

2. В исходных позициях мыслей, высказанных в статьях журнала, имеются элементы анархизма и безыдейности (чёрт, насчёт безыдейности не знаю, идея-то была: человеком будь, думай – но где тут слово подберёшь сразу, пусть пока останется. А вот сейчас, когда пишу это, думаю, можно бы написать «идейного разброда» - так было бы ближе к истинному состоянию статей, да и не так определённо: бродят где-то вразброд, поди, ищи!)

3. Распространение журнала является уголовно наказуемым».

Перечитал, думаю: пожалуй, всё. А от журнала отказываться не буду, и каяться не хочу. Не могу. Не кается у меня никак – хороший был журнал! И год какой-то активный был: на этюды ездили, выставка прошла передвижная. Думали, писали, встречались, переписывались. Дай Бог так-то бы пожить.

- Что ж, это хорошо. Надо только написать, что ты понял, раскаиваешься и что впредь не допустишь со своей стороны действий, направленных против советской власти.

- Ну, это самое неприятное. Чего раскаиваться-то? Я что-то нисколько не каюсь.

- Подумай. Я повезу это в Управление – нужно, чтобы была полная ясность.

- Так-то так, но писать надо то, что я сам понял – ведь я пишу-то

- Я вижу, ты ничего не понял. Давай начнём всё сначала.

- Ну да!

… Написать надо, что от своей позиции не отказываюсь, а то мучаться буду от чувства неполноценности и ущемлённости – как за кисть-то возьмусь потом: слабенький, отстоять не смог. Нет уж. Нет у меня ни капитала, ни средств производства, а кисть надо отстоять для себя. Приписал: «Не отказываясь от своей позиции художника изучать жизнь как она есть, не мирясь с недостатками, я в то же время заверяю, что и впредь мои действия не будут направлены против Советской власти».

- Угу, «и впредь». Просто: «впредь».

- А раньше что – направлены были?

- То есть, союзом «и» ты хочешь сказать, что и раньше не было и впредь не будет? Да, один союз, а многое меняет. Пожалуй, пиши «и впредь». Ещё надо написать, что журнал.. Да, второй-то номер у вас подготовлен?

- Нет, так и не сделали пока.

- Почему?

- Да ребята что-то никто не написал ничего, один Валерка Торопов написал очерк о нашей поездке в Ветлугу, а больше никто.

- А ты что-нибудь подготовил?

- Подготовил анкету, да один всего ответ получил. В общем, опять один-два автора.

- Ну вот, пиши, что журнал выпускаться не будет

- Как это не будет?

- Не понятно?! Что? Всё-таки намерен?

- На нелегальной основе не будет, а если узаконим?

- А. Тогда, пожалуйста, если разрешат, если пройдёт Комитет по печати, как все издания, если материалы получат соответствующие рецензии (во-о, как жили! – К.О.2010 г)

- Ну, так и запишем: «журнал не будет издаваться на нелегальной основе»

- Вот теперь пока всё, пожалуй.

В здании милиции уже не было посетителей, только дежурный милиционер виден в окошечке караульного помещения. На улице – сплошная тьма. В окошке школы горел свет - Серёжка ждёт!

***

23 марта 1981 года, город Фрунзе

Здравствуй, Олег! Высылаю журнал, жалко его, конечно, но что поделаешь. В головах у нас он останется.

У нас весна вовсю. Трава – самая зелёная и красивая – сочная, свежая. Только весной она у нас такая. Потом, к концу мая, выгорает, жухнет, покрывается пылью. зазеленела сирень, ивы. Зацвёл урюк, через неделю весь город будет бело-розовый от цветов. Воздух свежий – часто идут дожди. Красота! У меня тут в апреле наклёвывается командировка в Москву. Постараюсь обязательно побывать у Игоря. Было бы очень хорошо, если бы и ты смог к нему приехать на денёк-два (больше-то и я не смогу). Так что настраивайся. Ладно? А как, кстати, у тебя с квартирой? Желаю успехов! Жду известий, и насчёт встречи в Дзержинске надеюсь. Виктор.

***

Никогда не думал, что может существовать неразрывная, неотступная связь «жертвы» с «охотником». Предчувствие неизбежной встречи, ощущение приближающегося срока этой встречи настолько осязаемо, что можно даже предугадать, когда это произойдёт. Возникнув как лёгкое беспокойство, ощущение это первоначально быстро гаснет, но вскоре возникает вновь с ещё большей силой. С нарастанием частоты вспышек беспокойного состояния нарастает и предчувствие неизбежного. Так, уплотняясь по мере приближения намеченного «охотником» срока, предчувствие с поразительной точностью предсказывает его жертве. А поскольку охотник всемогущ и спрятаться жертве некуда, ей остаётся выбрать один из двух вариантов: или сломиться и сдаться, или же защищать до конца свою независимость.

В выборе же варианта поведения жертвы магия охотника бессильна. Однако «охотник», связанный с «жертвой» таким же телепатическим мостом, тоже чувствует неизбежность попытки сопротивления его воле и выбирает один из вариантов нажима: или парализовать волю жертвы страхом, или – соблазнить сделкой. Когда ни то, ни другое не удаётся, «охотник» применяет самый страшный, самый коварный, а потому почти всегда успешный приём – охоту с манком и подсадной уткой. Первое испытание я выдержал, второе, чувствую, назревает! Когда же заиграет манок и появится подсадная?

Вторая встреча. Из беседы с Тюриным 5 марта 1981 года

- Вы слышали что-либо о Сахарове?

- Да, слышал, конечно.

- Что он учёный, что пишет что-то?

- Да.

- Читать не приходилось?

- Нет.

- А хотелось бы почитать?

- Да можно бы почитать. Почему не почитать, если человек написал.

- А встретиться не пытались?

- Да ну, что я – не понимаю? С какой стати я полезу к известному учёному в знакомые набиваться?

- А желание есть встретиться?

- Вообще-то я не против, если бы он захотел со мной разговаривать.

- Дело в том, что у вас мысли сходные, идентичные, и выводы одинаковые. Только, как мы сумели определить, у Вас это на почве патриотизма, а у него – на почве враждебности. У нас появилась мысль устроить вам встречу. Как Вы на это смотрите?

Первое, о чём я подумал в эту минуту: «А о чём я с ним говорить-то буду? Он же учёный, известен всему миру своими выступлениями, у него доводы-то, наверное, глобальные, а у меня чего – все сведения из Хмелевиц!»

- Да ведь, - начал я совершенно растерянно, - я-то что, мне бы, я-то не против («А с какой рожей-то я к нему приду?» - подумал я про себя) Можно поговорить

- Только встреча должна проходить по нашему сценарию

- Завербовать хотите?

- Почему ты так сразу?

- Если по вашему сценарию, значит, я должен буду что-то выполнить: или осведомить, или спровоцировать.

- А другого мнения об органах госбезопасности у Вас нет? Где Вы взяли эти выражения: «осведомители», «провокаторы»? Это терминология царской охранки. Нам часто приходится обращаться за помощью к советским гражданам, и они охотно выполняют наши просьбы. Просто Вы со своим неординарным мышлением могли бы оказать на него благотворное воздействие – так можно пока выразить нашу задумку. Мы не торопим. Надо и нам и Вам ещё об этом подумать.

- Поговорить я согласен, только без задания. Да и не такой уж он наивный, чтобы не понять, что если пришёл, значит, с заданием.

- Это мы устроим. А почему Вы так боитесь выполнить нашу просьбу?

- Я не просьбы боюсь, а клейма осведомителя, которое потянется за мной до седьмого колена.

- Нам надо сохранить его для Родины. Для этого надо убедить его, что свои собственные проблемы мы можем решить и без помощи западной пропаганды.

- Не знаю, пока я могу точно сказать, что я с удовольствием с ним поговорил бы, если он пожелает со мной встретиться.

- Ну, пока так и решим. Подумайте хорошенько.

Фу, чёрт. Такое ощущение, будто я уже в чём-то напакостил. Но ведь я не согласился! Я вовсе не против госбезопасности. Как часто мы завидуем им, когда смотрим фильмы о наших разведчиках, гордимся ими – таинственными и мужественными защитниками Родины! Но почему нет фильмов о «героических осведомителях»?! Вот подлая роль. Шпики разные, они всегда мерзки – и в литературе и в кино. А ведь и в жизни так же, с детства били таких, и прозвание у них было «сиксот». Нет уж! С какой рожей я ребятам потом покажусь?! Лахновского в романе «Вечный зов» даже уважать можно – он хоть по должности враг, а вот Полипов- то ведь просто мерзавец. Нет, к чёрту! Но он же и не вербовал даже, это ведь я сам сразу же перевёл разговор со страху в подлецы попасть. А поговорить-то бы действительно интересно[14]. Но ведь я даже фотографии Сахарова не видел, подсунут для начала какого-нибудь кэгэбиста – беседуй с ним! Ни дома, ни на работе покоя нет: куда же это может меня занести? Посоветоваться? Всё же скажу Нине.

- Как ты думаешь?

- У нас в училище тоже был стукач – для меня он что есть что нет, даже фамилии-то его не помню.

Ну вот, и слава Богу! – мне этого достаточно.

***

27.04.81. г. Фрунзе.

Олег! Я очень удивился твоему письму: странно, что Игорь отказался отдать журнал. А может он и прав: в жизни каждого бывает момент, когда просто не хочешь поступиться своими принципами. Может, у Игоря вопрос с журналом и стал таким моментом?

А с моей командировкой в Москву пока ничего не вышло. Картин отобрали много, обещали и хорошо заплатить, но денег у музея оказалось недостаточно. Будут ещё переговоры-уговоры о задержке выплат и т.д.

А мне, пока всё это не утрясётся, в Москве делать нечего. И когда пошлют, теперь я не знаю. Очень жалко. Соскучился сильно я о вас, да и поговорить о многом хотелось. Но ничего не поделаешь.

У нас жара. Косят траву в городе (в парках, скверах, на газонах она длиннющая вымахала, чудо, как пахнет сеном). Уже тополя начинают цвести. Красиво всё. Но впереди изнуряющая летняя жара, а отпуск я думаю брать ещё не скоро, где-то в сентябре. Хотя устал очень. И на Иссык-Куль нынче поездка не получится… Плохо жить, когда нет базы: то на квартиру горбатишь, теперь ещё на всякую муру, и так вечно – клюв вытащишь, хвост увязнет.

Прочитал я тут вчера неплохой роман, ожидал худшее, а совсем-совсем неплох оказался. Последний роман Чингиза Айтматова «И день длился дольше века». Найди, прочитай. И тому, с кем беседовал шесть часов подряд без перерыва, тоже бы дал почитать. Роман не совсем ровный, на мой взгляд, и по идее, и по форме, но несколько идей в нём, несомненно, для меня интересны. И слишком он в целом пессимистичен, а это ведь тоже одно из знамений времени. Попробуй достать в библиотеке, если же попадётся здесь, буду иметь в виду тебя с Игорем. Но, наверное, его больше тиражировать не будут.

А я, Олег, немножко рисовать стал последнее время. И маленькие акварельки делаю. Редко что получается прилично, но желание есть. Времени только не хватает. По-прежнему много читаю, но явно стал тупеть (и уставать). Понимаешь, как-то всё стало плохо усваиваться: иногда прочитаю книгу (вообще я говорю о литературе по искусству), а в голове ничего не откладывается. Или того хуже: читаю, и ничего не понимаю, всё как в вату, строка на строку наползает и скучно всё так кажется, и не интересно. Что это? «Переел», что ли? Вообще конечно, надо отдохнуть. От всего. Лучше самому попытаться что-нибудь написать. Например, статью или две в центральные журналы. А что? Надо подумать об этом. Я тут уразумел: чем больше сам читаешь, тем сильнее превращаешься в потребителя, своеобразную машину (или животное) для переваривания чужой информации и идей. И как только превратишься в такую машину (или животное), сам уже ничего не сумеешь сделать. А?

А над чем ты сейчас работаешь? Как у вас с квартирой? Я уже тут даже не знаю, на какие адреса вам с Игорем письма писать. И очень жду сам писем от вас. Ну, пока. Всего вам с Жанной и ребятишками самого хорошего. Пиши, Олег, жду. Виктор.

***

Встреча №3. 13 марта 1981 г.

Метель, как в «Ночь перед Рождеством» - только чёрта не хватает. Бегу боком к ветру, кутаюсь в тряпичный «каракуль». Воротником укрываюсь.

- «Козырев!» – фу, чёрт, - Тюрин!

- Здравствуйте!

- Добрый день! Ну, как? Не забыл, о чём бедовали?

- Не только не забыл, даже записал, - ляпнул я, не подумав.

- Как?! Ты что, с магнитофоном был? – с каким-то ужасом он посмотрел на меня

- Нет.

- Как же ты записал? Всю беседу?

- Всю.

- Это невозможно!

- Я привык: если не запишу сразу – через день забуду.

- А как же диалоги?

- А мне надо по порядку вспомнить: как вошёл, что увидел, о чём подумал. И потом слово за слово – вспоминается. Я пришёл, тут же, вечером, и записал.

- А вдруг исказил – это дело серьёзное. Ты принеси мне, ознакомь

- Ладно.

Принёс, отдал, взял свои статьи с отзывами редакций.

Из беседы накануне 1 мая 1981 года.

Разговор шёл о записи беседы: что разговор о журнале был конфиденциальным, а ты, дескать, записал и записал однобоко - только то, что сам вспомнил.

***

Август 1981 г. Фрунзе. Олег! Здорово!

Кажется, сейчас я пишу тебе вовремя – скоро 1 сентября, и ты должен быть дома. Всё лето от тебя не было писем. От Игоря вчера получил письмо, он тоже пишет, что более двух месяцев не получал от тебя никаких вестей. Предполагаем, что ты с семьёй был в Харькове. Но и тут вопрос. Ты ведь должен был получить квартиру. А на ней тебе надо было отработать. Как же тогда? И вообще, как с квартирой? Ну ладно. Как провёл лето? Что вообще у тебя нового? Получил ли ты мой экземпляр журнала и не возникли ли у тебя по этому поводу ещё какие-нибудь осложнения? Над чем сейчас работаешь, как семья?

У меня летом связь из наших была только с Игорем. Ты ничего не писал, Олег Сидор прислал в начале лета одно письмо, и всё. Коля Мартьянов написал тогда же, что на лето уезжает на творческие дачи в Россию, потом отпуск, свои дела. У него вроде всё в порядке, он основательной «стучится» в СХ (в Союз художников). По поводу «НТ» обещал позже высказать свои соображения. Вот и все мои «внешние сношения».

А внутренние? Как обычно. Немного я, а всё больше – меня. На носу осень, а это на службе самая тяжёлая пора. Ожидаем скоро сразу три большие выставки: «Голландская живопись» из Эрмитажа (конечно, работы второстепенные, зато из запасников, которые я не видел); «Творчество Океании» из собрания Н.Мишутушкина (Париж). Эта выставка была в Москве, сейчас, наверное, в Ереване, затем приедет к нам. И ещё: «Живопись молодых художников Эстонии». Это по взаимному обмену нашего музея и таллиннского.

Ещё мне надо сделать две статьи, да в колхоз гоняют – вечно в моём отделе нет людей. Да профсоюзные мероприятия. В общем, осень самая напряжённая пора.

Хорошо ещё, что вообще-то неплохо отдохнул летом. Даже бороду большую отпустил. Недавно, правда, сбрил. Но это ведь пусть не самый важный, но показатель летней независимости и свободы. Что делаю для себя? Штудирую Всеобщую историю. Позади «История Древнего Востока» и «История Древнего Рима», заканчиваю «Историю средних веков». Впереди «История Древней Греции», «Новая история» и «История СССР».

Кроме этого почитываю и, как могу, учу английский язык по самоучителю. Вот и всё. В форме отдыха слушаю музыку, читаю фантастику и классику, немножко мажу акварелью. Остальное – служба, семья, быт, ТВ. Видишь, всё просто и без претензий. Это, конечно, плохо, когда «без претензий». Получается, что нет никакой серьёзной определённой цели, всё так себе – игрушки. Да так и получается. Может это у меня пока – заполнение пробелов в основах, строительство фундамента. Дай-то Бог, сам я ведь ещё не разобрался в этом, иду ощупью или наугад, словно в потёмках. Обидно то, что не могу увидеть никакого просвета. «Погибаю, но не сдаюсь!». Ну, ладно. Жду ответ. И успехов тебе. Привет твоим. Виктор.

***

Встреча четвёртая.11 сентября 1981 г.

- Ну, как успехи?

- Да ничего. Даже хорошо: разработки прошли на всероссийский смотр, по живописи предложили сделать программу.

- Ну, вот видишь, у тебя такие успехи, а меня вот ты огорчаешь.

- А что так?

- Да вот воспоминания написал о нашей беседе. Уж лучше бы ты не писал ничего.

- Так я же забуду, о чём говорили, если не запишу.

- Надо основное помнить, что тебя касается. Ты знаешь статью 190-прим?

- Нет. А чего такое?

- На вот почитай.

Читаю.

- Что-то долго читаешь?

- Вчитываюсь. Я еще только начало читаю. Что-то ничего вроде не подходит: «Систематическое распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй, а равно и распространение печатных изданий…наказывается сроком до 3 лет или исправительными работами до 1 года или штрафом до 100 рублей».

Во-первых, «систематическое распространение» - ведь это же надо иметь систему получения информации, систему её распространения и систематически, то есть постоянно этим заниматься. Надо быть профессионалом по распространению, чтобы попасть под эту статью.

Во-вторых, «заведомо ложных измышлений». Я же пишу в газеты, в наши редакции посылаю. Прежде чем послать, десяток раз проверишь, правильно ли изложил. Другое дело, факты-то местные, но ведь это факты, а не измышления.

В-третьих, «порочащих». Я же посылаю в нашу редакцию, предлагаю выход. Разве это порочит общественный и государственный строй?

- Беседа велась конфиденциально и не была рассчитана на распространение.

- Но искажений-то нет?

- Искажений нет, но ты записал только то, что ты запомнил, а что я-то хотел, мимо прошло.

И потом, в скобках ты записал то, о чём думал во время беседы, но этого же в беседе не было, это не может быть документом.

- Я и сейчас думаю о другом.

- О чём же?

- Да вот, читал воспоминания о Есенине. Жена Алексея Толстого с восторгом пишет о встрече с Есениным и Дункан: она смеялась, танцевала, садилась на колени и так далее. И тут же воспоминания Алексея Максимовича Горького об этой же встрече. У него: вошёл совершенно опустившийся, пропившийся молодой человек и с ним такая же …спутница. Она развязно себя вела, курила, пила, садилась ко всем на колени. В общем, будто о разных людях написано. На самом деле написано разными людьми. В этом и сила воспоминаний – они однобоки, субъективны. Вот если бы Вы записали свои воспоминания, тогда запись была бы богаче и объективнее.

- Вы меня не поняли – не надо записей! Тем более записей, которые в неверном свете изображают суть беседы. Суть беседы была в том, чтобы поправить Вас. Суть записей свелась к тому, чтобы показать: вот какой начальник КГБ дурак, вот как я его околпачил – вот в чём искажено. Сколько экземпляров напечатал?

- Два: один у Вас, один – у меня.

- Ну, бог с ним, берегите свой, если он вам дорог. Сколько человек ознакомились?

- Игорю показал да Сергею

- Какому?

- Юдинцеву.

- А ты уверен, что они не распечатают эту беседу и не разошлют другим?

- Серёжка при мне читал, тут же отдал. Игорю я оставил, но он коллекционирует – коллекция зарегистрирована.

- Постарайся узнать, не печатал ли он, возьми экземпляр и сдай мне. А поскольку ты всё-таки обманул меня, то свой экземпляр я предлагаю или сдать мне или сжечь.

- Свой, пожалуйста. Отпечатанный. Черновик оставлю себе.

- Вот так-то лучше будет. Занимаешься в каратэ?

- Да нет, с мая не был. Некогда, да и не угнаться уже за ребятишками-то (каратэ запрещено было заниматься, мы то в ДХШ занимались, то у вагонников, то за городом в поле).

- А надо бы. Занимайся, сейчас это очень распространено. Но масса подпольных групп. Отвлекают молодёжь от повседневной работы. Занимаются самоуглублением, самососредоточением, потом уединяются от общества, претендуют на личность – независимую, свободную, готовят себя на роль героя перед толпой. Хорошо, если у нас будет там свой человек, который будет знать, куда клонится эта группа.

- Это вроде как осведомителя?

- Зачем? Это большое государственное дело – помочь органам КГБ. Мы часто обращаемся к гражданам, и они охотно выполняют наши просьбы. Вот недавно в автобусе, один прикинулся пьяным, кричит: скоро ли вешать будем Коммунистов?! Пассажиры нам сообщили, оказалось – бывший полицай. Появились и фашиствующие юнцы: свастику носят, сборища устраивают. Разве не долг советского человека предупредить такие явления?

- Не знаю, я фашистов не приветствую, но разнообразие мнений я не собираюсь пресекать.

- Мы тоже нет, но на тебя может выйти лицо, нас интересующее. Мы могли бы быстрее его обезвредить. У тебя много собеседников, вот ты бы и записал свои беседы с ними в виде воспоминаний. С ними, а не со мной – я бы такие записи с удовольствием почитал.

- Нет, что-то это мне никак не подходит. С какой рожей я буду говорить, если знаю, что завтра доложу?!

- Да никто не требует докладывать – ты запишешь по памяти, как это ты умеешь делать (как говорится, продолжение следует)

***

19.10.1981 г. Фрунзе

Олег, здравствуй!

Я уж и не знаю, что случилось? Не предполагаю даже. Так давно от тебя не было писем. Может, просто письма (твои и мои) «теряются» при загадочных обстоятельствах? Может, виноват твой адрес? Ты переехал в новую квартиру? А я пишу по твоему старому адресу. Я это письмо туда же пошлю – нового я не знаю.

Надеюсь, что всё у тебя благополучно и что скоро получу от тебя ответ. Пусть это произойдёт быстрее. Напиши только: жив, здоров – не больше. Но напиши, очень жду. Если же ждать каких-то великих событий, значительных идей, то они ведь очень редко случаются, и на них ориентировать письма лучше не надо. Я ведь не получил ответа на три своих письма (весеннее, летнее и осеннее). Просто не знаю, что и думать. Все свои вопросы поэтому свожу к простой формуле: где был? что видел? что сделал? как семья? Самому же писать по этой формуле не приходится. Нигде не был, только летом двенадцать дней на Иссык-Куле. Что видел? Синее небо, огромное синее озеро, солнце (в основном не в упор, а через чёрные очки), снежные горы. Что сделал? Реально, вроде много чего, но больше по мелочам. А конкретно – так, чтобы можно было за сделанное «взяться», пощупать это сделанное, порадоваться за себя или наоборот – рассерчать, этого нет.

Сейчас у нас в музее сразу три выставки: республиканская прикладного искусства – интересная. Двадцать семь картин голландских художников из Эрмитажа – само собой здорово. Питер вспомнил. Помнишь, втроём долго бродили в голландских залах? И третья – это этнография и искусство Океании – коллекция Н.Мишутушкина и А.Пилиоко (Франция). Это вообще интересная, просто замечательная коллекция: черепа, карвары, символы смерти, фаллическая скульптура, орнаменты, мелкая магическая пластика, предметы быта, современная живопись владельцев – Мишутушкина (русский по происхождению) и Пилиоко (папуас). Живут они на Новых Гибридах, город Порт-Вила, столица нового государства Вануату. Очень интересные люди. В этом плане интересно и много видел. Вот и всё. Читаю. Перечитываю «Войну и мир». Вот уж действительно великая вещь! Дурак был раньше, как-то не мог этого понять.

Много слушаю музыку: Билл Хейои, Элвис Пресли, Биттлз – в общем, развлечения для бездельника. И вроде времени мало, очень мало на всё остальное. Куда оно девается, ума не приложу. Вот и все мои дела. Олег, найди восьмой номер журнала «Аврора», там хорошая статья «О Высоцком». Виктор.

***

Встреча пятая и последняя. 5 ноября 1981 г.

У каждого в городе есть своя любимая тропа. По ней идёшь на работу, возвращаешься домой, с нею связаны раздумья, встречи, наблюдения. На ней чувствуешь себя свободно, смело – ты хозяин тропы. И хотя многие ходят по этой дорожке, ты милостиво позволяешь им пользоваться ею, сознавая в глубине души, что тропа эта – твоя. Нежелательные встречи на ней огорчают и надолго выводят из состояния спокойной уверенности.

Накануне, 4 ноября, встретил своего «охотника» на любимой тропе в «Козлином парке». Поздоровался за руку:

- Я жду выполнения обещания. Как же так получается, обещал зайти, рассказать, что сделано. Память у тебя хорошая… До праздников постарайся зайти.

Чего, думаю, обещал? Не мог я ничего обещать, у меня вообще привычки нет обещать. А если я говорю «ладно», так это значит «ещё подумаю». А если он насчёт предложения «записывать разговоры с друзьями», так я уже давно подготовился к мысли, что лучше уж три года отсидеть, чем всю жизнь бегать да спрашиваться, что можно да чего нельзя делать: того не говори, там не выступай, того не пиши, тому не показывай, да зачем пишешь – всё равно не напечатают (а, значит, умысел имеешь), того не рисуй, да не так рисуй, да поедешь куда, так скажись, а поговорил с кем – доложи. Так в конце концов просто сволочью станешь. Поэтому я решил твёрдо определить отношения с этой организацией: отвечать только за себя, никаких просьб, даже мелких, выполнять не буду, оставляю за собой авторское право писать что найду нужным, посылать в редакции, выступать. Об этом мы долго говорили с Серёжкой Юдинцевым.

Пятого ноября в десять часов утра позвонил Тюрину, спросил, когда можно зайти.

- Прямо сейчас, а то я могу уехать.

Взял обещанный отпечатанный на машинке экземпляр записи нашей с ним беседы, пришёл в приёмную. Перекладываю из пиджака в плащ блокнот с набросками. Какой-то сотрудник смотрит на всё это с таким видом, будто говорит: «Вот подлец! Наверное, докладывать пришёл – с блокнотиком ходит». Неприятный кабинет, надо кончать!

Тюрин пригласил в кабинет, поздоровался за руку:

- Ну что, смелее стал чувствовать себя в кабинете? А то написал: и столик мал для посетителя.

- Да вообще-то не пропадает ощущение мышонка, которого из лапы в лапу кот переваливает. А так вообще-то особого страха не испытываю.

- А что Вы можете сказать о сути нашего предыдущего разговора?

- Да я думал, думал и решил: за себя и свои действия я готов отвечать, а просьбы относительно других я выполнять не буду, даже мелкие.

- Какие просьбы? О чём речь-то шла: чтобы вы по-прежнему занимались в каратэ, и всё.

- Да, кланяйся там пониже, потей да ещё и следи внимательно, куда клонится эта секция.

- Так ведь это в общих интересах. Сейчас действительно многие секции каратэ превратились в своего рода клубы идеологической обработки. Через самоуглубление к самоотречению и устранению от коллектива и общества. А к чему это ведёт – устраняются от выполнения единых задач, выбывают из колеи.

- Я думаю, в обществе должно быть многообразие, многослойность интересов и мнений, когда можно высказаться, напечататься, выставиться, то есть свободно обменяться мнениями.

- Правильно, за это же: печать должна быть действенной, активной, наступательной.

- В общем, за себя и свои действия я готов отвечать, а людей подводить – чтобы сегодня поговорил, а завтра доложил, - я на это не гожусь!

- Ну, перестраховщик! Откуда ты взял, что такие просьбы появились. Это же обычная разговорная тема: поговорили, и пошёл – ничего большего не требуется.

- Ну, пусть я раньше времени подстраховался, но спрашивать меня о других не надо.

- А как насчёт договорённости об экземпляре беседы?

- Принёс свой экземпляр. Но опять-таки, чтобы Вас не обманывать, черновик-то я себе оставил.

- Ну, Бог с тобой, храни свой экземпляр. Может, воспоминания напишешь – вдруг прорежется такой дар. Но статью-то помнишь?

- Помню, помню. Только я могу, не распространяя самой работы, написать друзьям письмо и изложить ход беседы. Ведь пишут же сплетни разные в письмах, почему я не могу написать друзьям, которые беспокоятся обо мне, спрашивают, что происходит со мной?

- Ты можешь написать, что приглашали, беседовал, но ты должен уважать собеседника, тем более органы КГБ, которые с тобой беседуют, щадят твоё самолюбие и положение, надеясь, что и ты будешь уважать собеседника и щадить его честь и достоинство.

- У меня вообще-то и мысли не было оскорблять вас в записях или беседах.

- Да, но ты записываешь только то, что ты помнишь, а такие записи не могут быть документом, а раз так, они в какой-то мере порочат эту, вторую сторону. Прочитают твои записи и скажут: вот какой дурак начальник КГБ, вот как Козырев его околпачил, ничем не рискуя. Поэтому храни свой экземпляр, если он тебе дорог, но не распространяй его. Ну, ладно, так сколько экземпляров, говоришь, отпечатал (держит в руках мой экземпляр, который – надо же! – копировка, то есть второй или третий)? Вообще-то я бы поверил и на слово, если бы ты сжёг, но я ни за что не поверю, что было всего два – это же для нас чисто профессиональная работа.

- Три было: два у Вас, один Игорю подарил на память

- Вот у себя можешь хранить сколько угодно, но остальные забери и сдай.

- Он хотел приехать в ноябре. Если Вы не возражаете, он сам и решит, что делать с подарочным экземпляром (Игорь не отдал: приходи, говорит, с ордером, а сам не отдам).

- Ну, добро. Всего хорошего!

Он проводил меня до двери, пожал руку: «Знаешь, если уж нам приходится разговаривать со всякими отбросами, то с порядочными людьми нам тоже приятно побеседовать».

Так и закончились наши беседы, длившиеся почти год. Из всего этого я вынес некоторые рекомендации для себя на будущее: говори правду, никогда не отказывайся от своих убеждений без доказательств, отстаивай авторское право на рукописный экземпляр, на контакт с редакциями, с издательством; имеешь право коллекционировать; отвечай только за свои поступки, не выполняй просьб, не докладывай о других, то есть не вербуйся.

Козырев, Шахунья. 1980-1981 гг.

В. Торопов. «О журнале, творчестве и о себе».

Олег! Пишу без искажения и правки.

Вновь встречался с госбезопасностью. Куда ведёт нас этот гребень волны? Боятся, как бы наше методическое объединение не вылилось в антисоветскую организацию. Но ведь этого не может быть! Мы воспитаны данным строем. Против него лично у меня сердце не бунтует. Я – за! За бесплатное обучение, здравоохранение и т.д. Но как-то надо и искоренять поголовное потребительство, бюрократизм, волокиту, приспособленчество. Дать возможность мыслить человеку, научить инициативе, а не давить идеологией! Одной художественной культурой этого не сделаешь, требуется ещё что-то, хотя и она не маловажный компонент в этом великом деле. Журнал изъят! Тонкино, 1980

Глава VI.

Воспоминания ветеранов

В. Торопов. Выдержки из собеседований. 13 ноября 1980 года

Вспоминая трёхчасовой разговор с начальником отдела госбезопасности майором Юхмановым. Это же игра в детектив! Я должен выяснить мысли, догмы инакомыслящих в среде, то есть среди своих братьев по духу. На душе скверно. Не по душе мне должность фискала: «Почему Вы, Валерий Николаевич, сами не поговорите с Олегом Сергеевичем? Он мужик умный, откровенный, душой кривить не станет. Сам скажет, о чём думает. И зачем заводить особое дело для складывания фактов, как Вы говорите: для исправления. Ответ Ваш был: «Но я должен подготовиться к разговору, узнать больше об Олеге и его окружении – для этого и сюда приехал». Жуть какая-то: «факты для исправления», а может – наказания? Слава Богу, пока ещё ни одной бумаги моей рукой не написано. Это страшно. Интересно знать, что работники отдела госбезопасности пишут в своих отчётах?

Из «собеседований с начальником КГБ Тюриным Валерием Николаевичем: «Да как бы Вы ни были правы, Валерий Николаевич, собирая досье с целью «выявить то, в чём Олег Сергеевич ошибается», чтобы его потом «поправить за столом отдела», я не поддерживаю Вашу точку зрения. У нас с Вами есть о чём поговорить, так же, как и с Олегом. Но поймите меня правильно: разговор у нас был как коммуниста с коммунистом. Вы соглашались со всеми доводами: с бесхозяйственностью, недостатком толковых кадров.

Вы, в конце концов, сказали: «За Ваши суждения, Валерий, раньше бы Вас привлекли к ответу». Да, раньше. Теперь же и Вы понимаете, что суждения не единичны. Надо бояться тупой озлобленности, а не тех, кто, видя местные перегибы, думает, мыслит, делает выводы. Я понимаю, что у возмущённой массы должны встать или подстрекатели или вожаки. Вы сказали, что вожаками могут быть только интеллигентные люди». Спасибо, что Вы нас к ним относите. Себя я к вождям не причисляю. Но меня возмущает неаккуратность, лень и многое другое.

- Ленин говорил, что социалистическую систему погубит только бюрократизм.

- Да, мне эта фраза известна. Но ведь надо же что-то предпринимать!

- Надо готовить кадры

- А кто, как не мы, должны думать об этом. Нужны кадры мыслящие, думающие, а не тупые исполнители заранее заготовленных инструкций. Олег – учитель. Но все мы учимся в жизни на собственном опыте и на примерах нас окружающих, а сумма оплошностей порождает трагедию всего общества. Суммируется чаще всего зло. А всё потому, что человек больше и дольше помнит зло, ему причинённое. Ну, например. Сижу как проклятой днями и ночами напролёт над планшетами с наглядной агитацией. И всё это для того чтобы парторг мог отчитаться за свои «успехи» в идеологической работе. Ладно бы за деньги, а то всё больше как поручение и чуть ли не святая обязанность художника- педагога или тем более – директора ДХШ. А начальник в это время на казённой машине отдыхать поехал – и довезут, и отвезут, и рыбки наловят, и грибочков наберут. Я частенько работягам завидую – отстоял смену и свободен. Развлекайся, отдыхай, работай по дому, занимайся детьми, общайся с товарищами.

Люди поняли давно, что лучше и легче жить инертному, безынициативному. А потому «не умею», «не могу» стали расхожими выражениями, ограждающими человека от лишних забот. Даже дети это поняли, и в школах вся учебная и общественная нагрузка ложится на плечи ребят инициативных, талантливых, активных. Каких людей будет больше – от этого и зависит судьба нашего будущего.

14 ноября 1980 года.

Заходил Зуйков Михаил Степанович. Справлялся о приезде Валерия Николаевича. Старого чекиста не проведёшь. Зуйков прав во многом, говорит о том, что мне хотелось бы сказать и сделать. Правильно оценивает характер Олега. Советует мне поговорить с Олегом Сергеевичем «по душам».

В. Торопов. Письмо 27.10. 2000 г

Олег! Больше с Валерием Николаевичем (Тюриным) записей нет. Но эта история имела продолжение уже здесь, в Коми. Лет пять назад, при общении с братом Сергеем за бутылкой винца. Сергей поделился: «Извини, брат, но я ничего о тебе с Олегом не говорил в госбезопасности. Наоборот, старался отвести беду. Меня и здесь просили за тобой присматривать. Но я отказался». Я тогда ночь плохо спал. Всё думал о гадливости нашего общества, и старался брата понять. Но какая-то кошка чёрная от этого откровения пробежала у меня в душе. Она и теперь сидит. Брат старается меня поучать иногда, а я больше молчу. А в последнее время вообще стали редко встречаться. Поговорить не о чем – если о житье-бытье, то телефонного звонка достаточно.

Высылаю тебе очередное детище «Уроки лепки в детском саду». Задумал написать сказочную повесть, восемь глав. Отнёс на рецензию в Союз писателей. Там сказали, что сказки не получилось: всё, дескать, очень просто – нет борьбы, много персонажей, думай ещё. Три главы высылаю, ознакомься. Хочется услышать твоё мнение.

О.Козырев – Торопову. 8 ноября 2000 г

Ну, наконец-то! А я места себе не нахожу. Зачем, думаю, напечатал эти воспоминания? Обиделся, наверное, Валерка – не пишет и не заезжает. Слава Богу, полегчало. Знаешь, Валерка, что я подумал: ведь всё что мы делали и всё что с нами было, это жизнь – а, значит, это было красиво! Оно и не могло быть иначе. В общем, если ты позволишь, я твои воспоминания туда же и вставлю. Не будет так однобоко, да и понятно будет, что не один я такой умник.

«Уроки лепки в детском саду» - великолепная разработка (не потому, конечно, что и меня там упомянул, хотя и это приятно). Урок-сказка это самый надёжный путь к сердцу, к душе и творческой фантазии ребёнка. Можно даже вообще ничему не учить, только сказки по делу рассказывать – ребёнок сам за инструмент и за кисть схватится. Тут только суметь надо в ходе дела деликатненько «помочь»: подсказать, попросить, посоветовать (например: «порисуй дома глаз свой в зеркало, посмотри, как его лучше сделать на твоей игрушке» и т.д.). Наверное, это не все понимают, а из тех, кто поймёт, что так бы надо, да раскрепоститься от догм официальной педагогики не могут сами-то.

Сказки эти на ходу выдумывать приходится. Сколько я их наплёл! Одну пока только записал в сборник «Фольклор Заветлужья». А сколько было их: про Кикимору, Лешия, Бре-ке-ке какого-то! У меня уж и в голове-то ничего нет, а ребятишки: «А дальше?». Я уж думаю скажут: не ври хоть, нет: давай, и всё тут. Я не говорю им, что не знаю, а погодите, говорю, вспомню.

Про Глота и Гончарика в сборнике – здорово, так что не слушай никого. Что касается самостоятельной сказки, замысел и содержание отличные, что-то вроде «Песни о Гайавате». Кстати, не сам ли ты сочинил эту: «Есть в цветущей Калевале Спящий великан Антеро»? Сильная вещь. Напевная. Не написать ли тебе всю сказку в таком же ритме? «Писатели», которым ты показывал сказку, ждут литературной сказки, а у тебя учебная, дидактическая, и когда будут иллюстрации, сопровождающие текст, вернее, живущие в тексте, стиль и содержание сказки будут оправданными. Я бы только заменил слишком современные слова и выражения типа «трудотерапия», «провокаторы» (вообще на этой странице чувствуется большая авторская боль и обида, хотя сохранить для героя твоей сказки возможность преодоления и этой тяготы надо будет).

В общем, когда читал, я как - будто в «Калевале» побывал. А такие выражения, как «сказка не мёд, скоро не управишься» или: «сказ быстро не сказывается – это пустяковое дело быстро делается» - это находки. Здорово!

В тексте звёздочек не ставь – отвлекает. Просто словарь местных слов и выражений в конце сборника поместишь – кому надо, прочитают. В общем, намечается сильно национальная народная вещь. Не бросай, работай, не торопись (но и не откладывай, если уж пошло). Я свою сказку «Чёрная кошка» лет тридцать ребятишкам рассказывал, она уже потом сама сложилась, я и записал.

Сборник «Родная сторона» выпустили с Кивериным (он с Серёгой, братом твоим, учился в школе). Инженер, предприниматель, у него и интерес есть и работу выполняет добросовестно, добротно то есть. Но вообще-то, соавторство для творчества не очень подходящая форма деятельности. Художник – эгоист, жаль собранным материалом разбрасываться и замыслами делиться.

Купил мастерскую. В конторе ПМК-214, вернее, в общежитии на третьем этаже квартиры продавали, купил комнату за 15 тысяч. Занять маленько пришлось (семь тысяч занял у Бори Минаева по 7% в месяц), но уже три тысячи осталось отдать. Главное, в центре, отопление есть. Приедешь, посмотришь.

Ну ладно, Валерка, рад за тебя. Не держи в сердце тяготы неприятных воспоминаний. К старости многое выплывает и всё вроде бы что-то неладно сделал. Киверин, когда узнал про наш журнал, сказал, что если бы его когда-то в те годы пригласили да предложили «помочь» органам, я бы, говорит, землю копытом рыл от удовольствия и гордился бы таким доверием. Вот так мы были воспитаны. Я сам помню: в восьмом классе в 1953 году, когда Сталин умер и нам в классе сообщили эту новость, учитель физики, мой любимый учитель Александр Михайлович Мотрохин, проворчал вполголоса: «Ну, вот и ещё один изверг сдох», - а я на первой парте сидел, слышал. Вот ведь, думаю, какой враг затаился. И если бы меня тогда кто-либо спросил, как учитель воспринял новость такую, обязательно бы заложил. Так что и на родных и близких сердца не держи. Всё это надо воспринимать как уроки мудрости. Но сколько бы этих уроков ни было, каждый пройдёт через свои глупости самостоятельно, чтобы потом выводы сделать в назидание потомкам. Но - бесполезно. Так что не будем оглядываться. Творить будем, вперёд глядя – тем и победим. Олег Козырев, 8 ноября 2000 г. Шахунья

В. Торопов.

Август 1979 года. Ветлужский пленер.

Четырнадцатое августа.

Этого дня мы ждали с нетерпением. Как ни торопились, а на перроне собрались за несколько минут до отхода электрички. Ввалились в вагон, и электричка тронулась. Нас немного: Олег Козырев, Ольга Чащина и я, то есть искусствовед, секретарь и казначей, по терминологии созданного недавно творческого объединения преподавателей детских художественных школ «Север». Не знаю, как у соратников по кисти, но моё сердце прыгало, как - никак первый совместный пленер. Вторя сердцу, колёса электрички на стыках рельс выстукивали: «на э-тю-ды, на э-тю-ды». Остальные должны подъехать прямо в Ветлугу.

В Урене пересаживаемся на рейсовый автобус. За окном мелькают деревеньки, поля, перелески. По правую руку река Ветлуга, то показывалась, открывая заветлужские синие дали лесных массивов, то пряталась за высокие косогоры.

Полдень. Город встретил нас хмурым небом и желтеющими красками середины августа. Лохматые, рваные облака старались скрыть от нас голубизну неба. То тут, то там солнце неожиданно высвечивало изумрудные синие дали левобережья. Приволье! Дали манят спокойствием. Завораживает красота соснового бора, узеньких улочек, крутых спусков, сбегающих к речной глади. Часто останавливаемся, рассматривая чудо сказочного узора древнего зодчества. Искусствовед в восторге: «Какие домики! Резьба! Не надо часами искать мотивов - завораживает своей красотой каждый уголок старого города».

Иногда он умолкает, созерцая что-то и тогда его взор, мысли и чувства подчинены одному – вобрать, запомнить, проанализировать, скомпоновать увиденное. И вновь восторги: «Старая архитектура тем и хороша, что зодчий одновременно с конструкцией здания разрабатывал и его декор». А после короткой паузы говорит: «Моя матушка училась здесь в гимназии. Воспитывалась в пансионе. Она часто вспоминает гимназические годы». И вновь: «Смотрите-ка, лепнины-то нет - сплошная кирпичная кладка! Какое нужно иметь мастерство каменщика, чтобы из восьми углов стандартного кирпича сотворить столько украшений! И они ведь в соседнем здании не повторяются». Мы вертим головами за проворной рукой искусствоведа, а он продолжает: «Представить трудно, сколько всего видели эти стены, окна, улицы! Да, такие здания воплощают лучшие образцы резьбы белокаменной, блочной Руси. Удивительно то, что они выполнены кирпичной кладкой. Какое - то странное смешение византийского узорочья с крестьянской простотой», - и вдруг неожиданно заключает: «Пора заниматься конкретным делом. И если уж наш брат хочет, что-то высказать, так надо искать материал и технику, лучше всего выражающую то или иное состояние. Надо говорить языком мужиков, выражая их и свои чувства. Кистью. Резцом. Пером. Всеми средствами доказывать правоту истинного реалистического искусства». Устроившись в гостиницу, идем писать. Над первым этюдом мучаемся до позднего вечера, как школьники. Медленно. Сухо. Устали чертовски. Надо расписываться.

Пятнадцатое августа.

В. Торопов. Мост. Ветлуга

Серое небо, пропускающее еле заметные розовато-золотистые лучи солнца, обволокло Поветлужье. Тень совершенно не читалась. Сложность цвета пугала. Как писать? Но эти вопросы решились как-то сразу без споров и промедлений. Двигаясь к торговым рядам, рассуждали:

- Луга, стога, баньки можно писать и дома.

- Вот народ! Ходит возле сказочной красоты, не замечая всей прелести родной Ветлуги. Стараются подправить, перестроить, исправить под современный лад, внести так называемые удобства, нарушая тем самым архитектурный ансамбль. Наверное, не получилось бы безвкусицы, смешения стилей, если бы в районах работало больше архитекторов-специалистов с душой, увлечённых своей работой и радеющих за сохранность исторического наследия.

- Много у нас берётся зданий под охрану государства, но порой необдуманно, и остаются в забытьи великолепные постройки 19 и начала 20 века.

В.Торопов.Торговые ряды. Ветлуга. бум., тушь, перо

А это же история, история развития мелких городов и посёлков. Трудно себе представить, сколько в нашем округе уничтожено ценных зданий, снесено, перестроено, приспособлено под склады, хлебозаводы, мастерские и т. д. Такое поветрие коснулось и города Ветлуга. К примеру; городские торговые ряды перестроили под электроламповый завод. Церковь - под хлебозавод. А в деревне Большое Ларионово Тонкинского района, деревянную церковь, построенную без единого гвоздя, списали на дрова.

Встали под аркой. Вот он, мотив, характерный только для Ветлуги, но писать лучше на солнце, утром, когда пилястры, колонны, арки–наличники лепят могучий образ древнего сооружения. Решаем сделать лишь рисунок, а завтра, бог даст, напишем. Проходивший мимо мужчина с сожалением и горечью промолвил:

- Ещё пять лет назад такая красота была; купола, арки, в центре шпиль с гербом! Нет, взяли да всё убрали. За это судить надо!

Перебравшись во двор медицинского училища, готовимся к работе акварелью. Но что это? Две миловидные, пожилые женщины, махая руками точно крыльями, бегут к нам, наперебой твердя:

- Нельзя, нельзя! Директор не велел.

- А что случилось? Почему нельзя?

- Директор сказал: «Прогнать вас надо!»

- Мы не хулиганы. Мы только приехали.

- А вы представляете, если все будут ходить по дворам? Здесь же склады.

- Стены у вашего училища очень красивые.

О.Козырев. Ветлужский дворик.1979. х.,м

- Какой там красивы? Сто лет ремонту не было. Аж мохом поросли.

И видя, что мы обосновались надолго, соорудив из ящиков столы и стулья, а искусствовед старался приладить ещё и великолепный двухведёрный котёл для мытья кисточек, найденный тут же. Женщины примирительно проворчали:

- Нам что. Мы люди подневольные, что сказано, то и делаем.

Видя, что нас приказом директора не испугать - удалились, а мы долго не могли угомониться. Подражая говору женщин, ворчали:

- Подневольные.

- Барина потревожили.

- Ходят тут. Все стены продырявили. Кирпич крошится, а где его взять?

- Мокро кругом, а эти ещё с котлом притащились. Училище же медицинское.

- Сейчас околоточного свистну!

И, правда, в проёме арки показался сержант милиции.

- Что снимаем?

- Мы ничего не снимаем. Рисуем стену, арку, дворик.

- А кто вам разрешил? (Как будто для того чтобы рисовать требуется особое разрешение).

- Так ведь красиво же здесь.

- А документы у вас есть?

Искусствовед, молча, показал пальцем на казначея и сказал:

- У него всё есть!

Казначей робко протянул мандат члена бюро райкома. Сержант на мгновение замешкался, по привычке вытянувшись в струнку. Потом опомнившись, подозрительно взглянул на фотографию. Затем на казначея и медленно, как бы раздумывая, как же ему теперь быть, примирительно сказал:

- Член бюро, а рисует. Вам, что такое задание дали?

- Нет, мы в отпуске.

- Вот то окошко видите. Не рисуйте!

- А что там?

В.Торопов.Рыбалка, бум.,тушь, перо

Не ответив, сержант удалился. Вдохновил. После визита «околоточного» долго курили. Вечером написали ещё один этюд. И того три. Для начала неплохо.

Шестнадцатое августа.

Чертовски холодно. Кажется, было предусмотрено всё, но не учли одного – погоды. А кто думал, что так получиться. Ольга уехала домой, не выдержав резкой перемены климата. Олег надел на себя всё, что было, и походил на взъерошенного воробья. Стоял у мольберта и неистово писал, вскидывая и опуская веки, широко раскрытых глаз. Меня же охватила лень, руки не слушались. Единственная назойливая мысль не давала покоя – согреться. И конечно, бросил бы я это занятие, но советь говорила: «Нехорошо! Искусствовед пишет, а казначей чем хуже».

Наконец - то показалось солнце. Вот оно «Ярило» - источник жизни. Стало веселей. Потеплело не только на воле, но и на душе. Краски засияли ярче. Кисть в руках - проворней. Этюды закончены. Переносим этюдники к торговым рядам и снова с наслаждением пишем изумительные каменные сооружения 19 века.

О.Козырев. Торговый ряд. х., масло

«Куда – то едут! - опять заворчал искусствовед. - Ах, Карелия! Ах, Кавказ! Ах, Золотое кольцо! Ах, ещё что-то!» - А «Золотое кольцо» - что? Княжеской Руси официальная история, политика, наконец. Объезжена, обрисована художниками и искусствоведами. А рядом второй эшелон Руси - крестьянский, исторический, разбойничий. Второй эшелон культуры – смесь новгородской, суздальской, византийской, туземной культур. Тема совершенно не изучена, не освоенная художниками!»

Да! Богата Ветлужская земля традициями. Неизвестно, сколько десятилетий назад они возникли и прижились, и кто первый ввёл их: скамейки, лавочки, лестничные спуски к реке; печные трубы с узорной металлической отделкой, причудливые водосточные трубы и сливы с крыш; дома с богатым декором, деревья с ветвистыми кронами. Везде уют и тишина древнего провинциального города.

О.Козырев. Вечерние зори. Ветлуга.1979,х.,м

Вечером после захода солнца, измученные, но радостные успехом последних этюдов, спускаемся к реке и усаживаемся на лавочки у лестничного спуска. За рекой два прожектора, отражаясь в воде, сверкают иллюминацией. Вода успокаивает. Прохлада с реки, редкие всплески играющей рыбы и шелест листьев соседнего дерева располагают к разговору. Беседуем в полголоса, чтоб не нарушать своим разговором чуткой тишины. Мечтаем, говорим о счастье, детях, работе, творчестве, цели в жизни, о месте новой поездки, рукописном журнале, искусстве и его месте в жизни человека.

Мы очень рады гостеприимству хозяев. Детская художественная школа и квартира Николая Коптелова всегда открыты званым и не званым гостям со всего света: Москвы, Чебоксар, Горького, Шахуньи, Уреня, Тонкино и т. д. Его жена Людмила Тулупова родом из города Павлово, где я учился на гравера – прекрасный педагог рисунка и живописи. Они переехали из Уреня, где работали преподавателями в художке. Оба имеют высшее образование, закончили художественно-графический факультет Чувашского Государственного педагогического института. Встреча близких по духу – всегда в радость. Когда собираемся, задушевные беседы, горячие споры у нас затягиваются далеко за полночь. Так и в эти дни: то обмениваемся педагогическим опытом, то обсуждаем планы индивидуальной и совместной творческой работы, то делимся мнениями по детской межрайонной выставке, то о прочитанной интересной книге. Обсуждаем только что написанные этюды. Что и как писать. Где удалась работа, а где нет. Именно здесь, на пленере, родилась «великая» теория искусствоведа, как нужно писать кистью: « Раз! Раз! Раз-раз-раз!» и: «А-а-ааа!»

Я часто задумываюсь над тем, что такое искусство? Для чего и для кого мы работаем? Нам твердят: «Вы должны отображать реальную жизнь, нашего современника. Поднимать социальную активность народа Ваша работа должна быть понятна и доходчива для каждого человека. Вам своим трудом надо воспитывать в людях чувства, мысли, поступки и т. д. Но разве бывает искусство без кухни, без мытарств, постоянных исканий, впечатлений. Почему считается призванием художника только то, что от него требуется по должностным обязанностям: написание плаката, лозунга, таблички (вплоть до обозначение туалета); подбором колера к испачканной панели, выпуска стенной газеты. Нет, вру! Бывает и серьёзная работа. Как-то вызвали в райком партии. Борис Ильич Русинов, третий секретарь райкома, подвёл меня к портрету Л. И. Брежнева в зале заседаний и говорит:

- Вам портрет нравится?

- Хороший портрет. Написан профессионально.

- Вот что. В свете последних требований, данный портрет не отвечает действительности. Необходимо на портрете нарисовать ещё одну звезду Героя. Сможешь? - Да!

Это была третья звезда героя нашего Генерального Секретаря КПСС. Я себя постоянно успокаиваю: «Вот исполню ещё это последнее поручение. Последнее. И за настоящую работу возьмусь». Но снова и снова занимаешься не тем, чем хочется. Творческая мастерская необходима. Почему я стесняюсь работать в людных местах? Когда работаю в одиночку, бегу в поле, в тихие улочки, дворики. Здесь другое дело, чувствуется локоть, поддержка собратьев по кисти. Почему? Почему? Вопросы – сколько их?

Проблема ценителя и профессионального мастерства - вот он, наверно, изначальный ответ на заданные вопросы. На выставки, в картинные галереи приходят люди в той или иной мере связанные с искусством; художники, скульпторы, мастера народных промыслов, учащиеся и студенты художественных школ, училищ, вузов. При этом не все, а только увлечённые и любящие искусство. Причина, вероятно, кроется в низкой образованности. Большинство населения приучено к восприятию программ увеселительных, развлекательных. Ко всему другому отношение иное - равнодушие правит бал. Всё что они видят, воспринимается ими обычным явлением. Красивый луг – так он всегда такой. Накидали на него консервных банок, выгрузили кучу строительных отходов – так это влияние времени. Результат не радует. Появляется ещё один вопрос: «Что будет дальше?» Завтра собираемся домой. Будет ли у нас возможность дома так же работать, с такой же отдачей? Надо! Надо заниматься ежедневно.

Семнадцатое августа.

К трём часам дня добрался до дома. И не по себе мне стало. Ветлуга, после твоих просторов немилым и скучным казался родной посёлок: голые стены с чёрными дырами окон, дрова, хлам, нарытые траншеи, репейник и мелкий кустарник ивняка, сломанные деревья. Жутко мне стало в районе новостроек, и кинулся я в старую часть посёлка, где с наслаждением любовался маленькими домиками, такими разными, обаятельными, уютными. Даже ветхостью своей они веселили глаз, а глаз цеплялся то за рябину у окна, то за петуха на наличнике, то за обвисший карниз, то за смолистый бок свежего сруба, так что само собой как бы создавался рассказ о судьбе человека, живущего здесь, и о его доме.

Вспоминая Ветлужский пленер, я говорю тебе, Ветлуга: «Прекрасно, что ты сохранила ещё свой древний наряд. СПАСИБО!» Валерий Торопов, 2009 г., Шахунья - Выльгорт, Коми-республика

Глава VII.

Творчество и идеология.

В.Торопов. Разговорились как-то с Олегом Козыревым при очередном посещении родных мест о творчестве. Затронули написанную им картину «Гибель продотряда Сироткина» по заказу районного Тонкинского краеведческого музея. Коснулись сбора материалов к картине, как ни говори – история края зафиксирована. Олег и говорит: «Зря я тогда убрал из картины крестьянина с топором. Он у меня в левой руке топор держал, а правой крестился. Русинов (секретарь райкома по идеологии) настоял: «Не должно быть у бандита сомнений и сострадания. Убрать руку с перстом» Я до сих пор не могу простить себе этот проступок. Покривил душой, нарушил замысел, а значит - соль картины изменилась. Чем дольше живу, тем больше совесть гложет. Я документы в подлиннике читал. М.С. Зуйков давал мне на одни сутки: «Секретно. Ни кому не показывать!» - говорит. А там протоколы следствия, воспоминания оставшихся в живых членов продотряда. Они, ведь не только излишки хлеба изымали. Даже последнее нательное женское бельё из сундуков забирали. К примеру, есть там запись об изъятии муки и зерна с мельницы. Мельник говорит: «Мука не моя. Крестьяне на помол привезли». - «А где твоя ?» - «Мне за работу зерном платят». - « А, так ты ещё и трудовое крестьянство эксплуатируешь!» Забрали всё подчистую, да в морду тычка дали. Вот я и думаю: «Кто кого грабил? Кто бандит? Кто способствовал волнениям в волости? Кто такой кулак? Кто такой пролетарий? Так называемое контрреволюционное восстание длилось с 1919 по 1922 год, то есть до той поры, как продразвёрстка была заменена продналогом, а армия крестьянского сопротивления (БАНДА) насчитывала 50 тысяч человек». И действительно, в Пакалёвском ( Вахрамеевском) урочище народ вспыльчивый, на ногу скорый, сердцем горяч – холодного расчёта не разумеет. Да и откуда ему быть расчёту-то, если кровь стрелецкая с казацкой удалью перемешана.

О.Козырев. «Бунт в деревне.1918 год. Гибель продотряда»

В 1978 году дирекция Тонкинского краеведческого музея предложила мне написать картину "Гибель продотряда Василия Сироткина". Член совета музея, бывший начальник Тонкинского районного отдела милиции, увлеченный краевед Михаил Степанович Зуйков предоставил мне богатый материал - протоколы допросов, показания свидетелей и очевидцев, жалобы ходоков, материалы заседаний, решения многочисленных комитетов тех лет, письма и телеграммы штабов повстанцев и ВЧК. Познакомился я также с материалами Тонкинского, Уренского и Ветлужского музеев, с некоторыми документами областного партийного архива. Пятого октября в зале заседаний Тонкинского райисполкома состоялось обсуждение эскиза. На обсуждении присутствовали секретарь Тонкинского райкома КПСС Борис Ильич Русинов, завотделом культуры Мария Максимовна Виноградова, член совета музея Зуйков Михаил Степанович, завфинотделом и общественный директор музея Левашов А.В., преподаватель истории Августа Федоровна Лебедева, директор Тонкинской художественной школы Торопов Валерий Лаврентьевич, инструкторы райкома КПСС.

Композицию составляют две противоборствующие группы: крестьяне - озлобленная, но колеблющаяся, сомневающаяся масса и продотрядовцы - поверженные, но не сломленные, убежденные, но, по сути, такие же темные жертвы истории. То есть мне надо было обезличить героя, избежать карикатурной ясности характеристик, сохранив однако напряженность момента. Меня всегда возмущала нелепость гражданской войны, когда два мужика из одной деревни со штыками наперевес бегут в атаку навстречу друг другу, готовые вспороть живот один другому, в общем-то ничего не имея друг против друга - просто одного одурачили эсеры, а другого обманули большевики. Не устраивает меня и классовый подход к оценке исторических событий, героем которых и в конце концов победителем оказывается как раз инертная, серая, незаметная многомиллионная безликая масса, которая живет по своим житейским законам: добыть на сегодня мяса, картошки, хлеба, написать письмо, встретиться, ну и миллион других мелких и мелочных обязанностей в отношениях друг с другом, когда всё это еще переплетено и скреплено обычаями, предрассудками. На первом обсуждении эскиза в августе мне удалось убедить комиссию, что не следует показывать крестьян звероподобной массой, однако комиссия настояла, чтобы в работе было ясно, кто герой, а кто враг революции. Спор разгорелся вокруг персонажа в толпе повстанцев, со страхом и сомнением взирающим на содеянное и крестящимся в испуге. Секретарь райкома: "Что он выражает? Сомнение? Раскаяние?"

Зуйков М.С: "Нам нужен факт расправы бандитов с участниками продотряда Сироткина. Вся идея должна ясно читаться: "Вот цена хлеба, добытого для голодающей республики!" Почему-то когда на место расправы выехал корреспондент, он не постеснялся сфотографировать растерзанные и замученные трупы. Почему же художник либеральничает и не хочет бандитов показать бандитами в их зверском подобии".

К.О: "Но ведь есть правда судебная, следственная, и другое дело правда художественная. Тот снимок сделан в интересах следствия как свидетельство обвинения, а мне нужно воссоздать дух той эпохи, когда совершались эти события".

Зуйков: "Правда одна! Это жестокая классовая борьба. И те, кто выступал на стороне бандитов, это классовые враги пролетариата и революции. Правда в том, что продотрядовцы были захвачены в врасплох, выведены на мороз, облиты водой, а затем в лесу зверски убиты. Вот нам и нужна эта расправа как объяснение подлинного лица уренской и любой другой контрреволюции! А всякая другая правда, это правда одного художника, в частности, Козырева, а не правда всего искусства! Нам нужны факты!"

К.О. - Михаил Степанович! Если вы верите фактам, то вы должны были помнить, что крестьянская армия, или, как вы их называете, банда насчитывала 50 тысяч человек. Среди них масса беднейших крестьян и середняков. И, если вы помните, то вы должны были заметить, что это было движение против конкретных политических мероприятий, в частности продразверстки и длилось оно с 1919 по 1922 год, то есть до той поры, как продразверстка была заменена продналогом. И только тогда, когда была объявлена амнистия участникам движения, они прекратили сопротивление и разошлись по деревням. Вот тогда-то в лесах остались лишь уголовные элементы, которые и при царе-то получили бы виселицу. А до этой поры мы можем говорить о широком народном движении против извращений основной идеи народной демократии, против политики военного коммунизма, против идеи уравнивания имущества, против продразверстки, которую, кстати, проводили люди большей частью нечистоплотные и нечистые на руку. Вы же знаете, что писал в Губком член Чрезвычайной комиссии по делам в Урень-крае Смирнов А.А.. Как продотряды Полева, Скатова, Шамина в буквальном смысле грабили население, отбирая даже белье у крестьян, пьянствовали, вымогали, насиловали, что на этих махинациях наживали богатства столь же нечистые на руку руководители (Горьк. Обл., патриархов. Ф.20, оп. 1, д. №6,Лл.79,80). Теперь. Вы говорите о классовой борьбе. Вы вспомните хотя бы одного видного революционера или военачальника из бедных! Даже в данном конкретном случае. Комаров Г.И. (военком, убит 21.08.1918 г.) из зажиточной семьи, его отец был одним из управляющих на золотых приисках в Бодайбо, военный инженер, подпоручик царской армии, военный комиссар революции, а убил его Лёвка - деревенский пролетарий, у которого ни кола ни двора. Вся стать Лёвке быть на стороне революции, а Комарову, защищая свои богатства, идти к Колчаку. Кто враг, кто друг - это и сейчас непонятно, а общественные революции и вовсе не вмещаются в рамки чисто классовых отношений. Странно еще и то, что в литературе о крестьянских войнах Степана Разина и Пугачева крестьян смело называют крестьянами, и даже отпетых бандитов заносят в списки народных героев, а стоит заговорить о силах сопротивления нашего времени, как в официальных отчетах, докладах, статьях и заметках крестьян уже называют бандитами, контрреволюционерами, преступниками. В лучшем случае они заслуживают снисходительных эпитетов "отсталые", "тёмные", "необразованные". Краеведы и писатели с глубоким возмущением клеймят позором этих "тёмных контрреволюционеров"

А.Ф.Лебедева (учит.истории). - Но всё-таки ось этих событий - классовая борьба. Вокруг этого стержня развивалось действие. И тут-то как раз всё очень чётко определялось: если уж человек выбрал свое место, так он действует без колебаний. И если уж они решились на убийство продотряда, так некогда было сомневаться и тем более молиться.

К.О. - И все-таки историю делает народ, то есть та самая тёмная масса, стихией которой не сможет овладеть полностью ни одна система, ни одна партия. У массы своя жизнь и свои законы. Вспомните, не эти ли "бандиты" вынудили отказаться от уравнения имущества периода военного коммунизма, когда, по идее Ленина, выдвинули лозунг уравнения имущества в пользу республики равных, государственный контроль имущества вплоть до мелкого инвентаря, оставив в хозяйстве лишь кружку да ложку? Не эта ли масса отменила продразверстку в пользу продналога, то есть в пользу более-менее твердого и надежного права? Не эта ли стихия плюнула сейчас на землю и на самые современные комплексы? Никакая идея, кроме народной, не сможет укротить эту стихию, сколько бы ни ставили к стенке, сколько бы ни ссылали. Вот почему я не хочу крестьян, даже тёмных, даже бандитов (по определению следствия) показывать звероподобными, - иначе сразу же будет карикатура, где всё заранее ясно.

А.Ф.Лебедева: «Да, Михаил Степанович, ведь им была объявлена амнистия, и многие участники событий и сейчас живут и работают, и в войну участвовали и не хуже других воевали. Не все же, право, там бандиты. Были и просто запуганные или запутавшиеся в событиях люди. С другой стороны, мы говорим о моменте расправы, где озверевшие люди уничтожают других. И тут все-таки не место для колебаний. Вы посмотрите, даже в самой обыкновенной драке как звереют люди. Где уж тут сомневаться?»

Секретарь райкома: "В общем, ясно: колеблющийся мужик слишком много берет на себя. Если мы уже второй час спорим, то, надо думать, что и зритель будет не меньше раздумывать и спорить. А этот спор, как видим, не по существу самого события, так что смысл картины искажается. В картине нам должно быть ясно, где враги, где свои. Дайте в руки этому мужику что-либо из орудий казни и лицо не такое благообразное, тогда центральный герой выделится как героическое, светлое начало. Ведь вам, как художнику, прежде всего и нужно произведение, четко и ясно говорящее о событии"

5.10.1978 г р.п.Тонкино – Шахунья

О.Козырев. Беседа с главным редактором газеты «Знамя труда» Геннадием Павловичем Чистяковым по поводу персональной выставки 11.06.75, г. Шахунья

Г.П. - На последней выставке я видел твои работы, «Земледельцы» называются. Измождённые, небритые лица, скрюченные пальцы. Это не труженики, а иссохшие, замученные рабы – вот кто у тебя. Это и есть твой идеал? – я ушел с тягостным чувством.

К.О.– Мне нужен человек в труде, а не после бани. А в труде, как в бою, человек может быть ужасен на вид.

Г.П.–Ты ориентируешься на самых неряшливых в бригаде и обобщаешь это до всеобщего идеала нашего труженика. А ради чего он трудится, каковы результаты этого труда, ты это не видишь.

К.О. – Зато ощущаю. Я могу, конечно, нарисовать домны, электростанции – это результат рабского труда, но мне нужен процесс труда. Грязь, навоз, пот, усталость – это тоже надо научиться уважать, на них и строится наш продукт, в них и копается земледелец с апреля по ноябрь.

Г.П. – Разве мало у нас передовиков, настоящих механизаторов? Почему ты взял первых попавшихся пьяниц и делаешь из них героев земли?!

К.О. – Передовик в процессе труда ничем не отличается от пьяницы, да и он после работы, бывает, напивается.

О.Козырев. Беседа.

1976, х.,м., 90х93

Г.П. – Вот если ты нарисуешь этих пьяниц во всей их красе и подпишешь: это тот-то, это тот-то. Вот, я скажу, это великое искусство – показывать человеку, каков он есть.

К.О. – Искусство никогда не ставило своей целью глумиться над человеком. Оно бичует порок, обобщенное свойство, систему, наконец, а не конкретного человека. В Органчике Салтыкова-Щедрина многие могут узнать себя, но никто не скажет: «Это я». Каждый думает о себе лучше. И я не могу так поступить с человеком.

О.Козырев. Портрет колхозника

1973 г.,бум., кар.43х51

Г.П. – Они готовы всё пропить, им на всё наплевать.

К.О. – Но герои-то они, а не мы с вами. Они кормят нас.

Г.П. – Каждый волен трудиться там, где он считает для себя возможным: я здесь, он – там.

К.О. – Вы видите героя на Доске почёта, а этот герой с апреля по ноябрь в тракторе света вольного не видит от пыли, солярки, мазута да грохота мотора. Он вылезет из трактора, выпьет сто граммов и - в овраг, спит. А мы перешагиваем через него: интеллигенты, а он пьяница, видите ли!

Г.П. – Вот, значит, каков твой идеал в искусстве.

К.О. – Да, опуститься как можно ниже, ближе к труженику, к навозу, к мазуту.

Г.П. – Не низко ли для директора? Не слишком ли долго подниматься придется? Ты смотришь на общество глазами технички, которой вынь да подай фондовое мясо по рубль двадцать. А то, что у нас почти всё космос да оборона забирают, для них же, - они не хотят принимать. И нам нельзя ни на минуту покидать космос, иначе нас накроют.

К.О. – А то, что в Ленинграде 60 тысяч собак сардельками кормят, а у нас в районе 60 тысяч населения не знают чем детей прокормить. А то, что тысячи людей руками рассеивают удобрения, как в девятнадцатом веке. Всё это тоже для обороны? В космос надо летать от изобилия общественного продукта, а не от нищеты. В космос надо, но выделить один самолет для рассеивания удобрений на три района от этого оборона не пострадает.

О.Козырев. Земледелец. 1973.

бум.,кар.,43х51

Г.П. – Искусство, показывающее задворки нашей родины, нам не нужно!

К.О. – Гитлер тоже говорил: это нам нужно, это не нужно. Всё сжёг. А оказалось - нужно. Всё – нужно. Мы покажем вам задворки, а вы уж думайте, что же делать, или: «Что же мы наделали?».

Г.П. – Кто это мы? А вы?

К.О. – Вы - политики.

Г.П. – А вы вне политики?

К.О. - Я вне фракций, партий, группировок

Г.П. – Так сказать, созерцатель?

К.О. – Как гражданин, я делаю немалое дело, а как художник, я воспринимаю жизнь в упор, как она есть, без скидок на общественное положение.

Г.П. – А как она есть? С кем ты – с пьяницами или с героями космоса? На задворках или на фасаде? Как ты объяснишь выражение «вне фракций и партий».

К.О. – А так, примерно. Допустим, приходит ко мне Генеральный секретарь и тут же – бывший заключенный из лагеря. Так вот я с ними буду говорить совершенно одинаково. Мне всё равно, с кем я говорю – с премьером или с жуликом. Для меня они просто натурщики с по-своему интересными судьбами. Я как художник сужу всех, если надо, не взирая на положение на общественной лестнице. Да и кто жулик? Моего брата на партсобрании назвали жуликом. Я сказал ему, чтобы пошел к прокурору. Прокурор ответил ему: «Ты что с советской властью судиться думаешь?». А через год эта «власть», председатель Хмелевицкого сельсовета, сами попали в ОБХСС. Оказывается – многолетние махинации («Знамя труда», 7 января 1975 г).

Сложилась стройная система воровства, по которой местный руководитель может присвоить до пяти тысяч, областной – до десяти тысяч, министр за 60 тысяч казенных денег личную дачу построить может (Фурцева, например, - об этом писали в газетах). Сколько же может присвоить генеральный секретарь?

Законов, самых суровых, много. А против кого они? Мужику за ведро комбикорма пять лет, а министру за сотни тысяч – упрек: ай-ай, засветился, как же так неосторожно! Нужно смотреть, не против чего или против кого, а для чего закон?

Если на конвейере Горьковского автозавода ежедневно не хватает до 5000 рабочих, да на заводе Орджоникидзе до 9000 рабочих нехватка, да на химии нет никого – вот и нужен закон о мелком хулиганстве, чтобы на два года молодых людей перед армией на химию отправлять. Лучше бы уж сразу повестки вручали, чем преступников делать. Тем более что там они и себя таковыми привыкают считать, и на них уже смотрят как на резерв трудармии. Рабы нужны системе нашей.

А «декабристы»? На пятнадцать суток уже сезонность заметна стала. Осенью на уборочную да город мести, зимой – снег огребать, дрова колоть по организациям да у начальства, весной – грязь да мусор выносить. Иногда даже стройки ведут «декабристами».

Отменить эти законы, делающие преступников – благородная задача борьбы за демократию. Ведь эти парни приходят из заключения и вымогают деньги у подростков, терроризируют детей. А их уже 40% подростков в Шахунье побывали на отработках. А детский производительный труд, эти школьные производственные бригады, ежегодная барщина на полях. Разве это не рабы? Так где место художника в этой заварухе? Где задворки, где фасад? 11.06.1975 г О.Козырев, г. Шахунья Записано в день собеседования 11 июня 1975 года, отпечатано на Ундервуде 7.01.79 г., перенесено на компьютер 13.12.2008 г.

Глава VIII

Итоги

XIV Юбилейная. Выставка посвящена тридцатилетию творческого объединения преподавателей художественных школ северных районов Нижегородской области. Возникло оно из стихийного желания молодых тогда ещё художников к профессиональному общению. По журналу, выпущенному редколлегией нашего объединения, мы назвали тогда наш союз «Новая традиция». В это понятие уместились и наша приверженность лучшим традициям русского демократического искусства, и необходимость самостоятельных поисков выразительных средств языка искусства. Выставки, совместные поездки на этюды, обмен мыслями и печатные высказывания помогли нам подняться на уровень современных запросов и требований профессионального искусства. Как и предполагалось, творческое общение способствовало росту профессионального мастерства художников. Успешно выступили мы на I областной выставке работ преподавателей художественных школ в марте 1981 года в Горьком, на Областной выставке Нижегородских художников, посвященной Серафиму Саровскому, в 1998 г. в Нижнем Новгороде. Членами Союза художников России за эти годы стали первые участники объединения Торопов Валерий Лаврентьевич (г. Шахунья), Пешехонов Юрий Иванович (г. Урень). Звание Заслуженного работника культуры получили Козырев Олег Сергеевич (г. Шахунья), Коптелов Николай Павлович (г. Ветлуга).

Идея творческого союза оказалась устойчивой. За тридцать лет мы не только не потеряли свой основной состав, но приобрели новых участников - преподавателей художественных школ из Красных Баков, Воскресенска, Ковернино, Семёнова, что вполне оправдывает сейчас название нашего творческого объединения «Север-Новая традиция».

Союз оказался успешным опытом объединения художников целого региона. Мы нашли свою нишу в культурной жизни не только Нижегородской области, но и России. Это даёт нам право в день тридцатилетия уверенно смотреть в наше будущее. Желаю участникам объединения «Север» энтузиазма, вдохновения и творческих успехов! 2008 г. О.Козырев, председатель творческого объединения «Север-Новая традиция»

Выставки творческого объединения

«Север» - «Новая Традиция»

1978 г. (4-25 декабря). Выставка работ преподавателей художественных школ северных районов Горьковской области. Объединение “Новая традиция”, рукописный журнал “НТ”, г. Шахунья.

1978 - 79 г. Передвижная выставка работ художников северных районов Горьковской области: Шахунья, Урень, Тонкино, Шаранга, Ветлуга.

1979 г. Творческие дачи в Ветлуге и выставка работ художников объединения “Новая традиция” в Ветлуге.

1981 г. (март). I областная выставка работ преподавателей художественных школ, г. Горький.

1993 г. Персональная выставка О. Козырева в честь 55-летия. Присвоено звание “Заслуженный работник культуры РФ”

1998 г. Областная выставка Нижегородских художников, посвященная Серафиму Саровскому “Русь”, г. Нижний Новгород .

1998 г. Юбилейная персональная выставка К.О. (2 августа - 14 сентября), ДК, г. Шахунья.

1998 г (13.10). VIII - я выставка работ художников северных районов Нижегородской области «СЕВЕР», г. Урень.

1999 г. IX-я - Юбилейная выставка работ художников группы «НТ», Урень

2000 г. (ноябрь). X-я выставка работ художников северных районов, г. Урень.

2001 г. XI -я выставка работ художников северных районов Нижегородской области, г. Урень.

2006 г. XII-я Персональная выставка работ О.Козырева, г. Шахунья

2007 г. XIII-я выставка пленэрных работ преподавателей художественных школ северных районов Нижегородской области, г. Шахунья

2008 г . XIV –я, юбилейная выставка работ союза «Север» в Шахунье. Выборы нового председателя Союза

2009 г. – XV –я выставка, Шаранга. Разработка Устава Объединения.

Приложение 1.

Иллюстрации

В.Ватагин. Пейзаж. х.,м В.Ватагин. Лошадка,дерево

Л.Климина. Цветы. бум.,акв. Л. Климина. Цветы.

Н.Коптелов, Ветлуга. Керамика

О. Чащина (Урбезова). О. Чащина (Урбезова). Лида

«Детство», бум.,тушь,перо х., м, диаметр 20 см

С.Юдинцев. Одуванчики С. Юдинцев. Розы

Приложение2.

Ксерокопии некоторых документов, упомянутых в тексте

Журнал «Новая традиция» 1979 года. Подлинник

(без обложки)

О.Козырев. Заявление на имя ректора о восстановлении

в институте

Фрагмент письма И. Храмушина по поводу изъятия журнала

Фрагмент письма Виктора Чикичёва

фрагмент текста контрольной работы 1968 года

Содержание

стр.

Предисловие ко 3-му изданию …………………… …… 3

Глава I. Год 1978. Начало…………………………….. .. 4

Глава II. Наша анкета ………………….. ……………. 10

Глава III. Наш вернисаж………………… …………… . 23

Глава IV. Программа творческого объединения ……… 32

Глава V. КГБ и «Новая традиция» …………………….. 34

Глава VI. Воспоминания ветеранов объединения …….. 78

Глава VII. Творчество и идеология …………………….. 91

Глава VIII. Итоги ……………………………………… 100

Приложение 1. Иллюстрации .……………………… ….103

Приложение 2. Фрагменты и копии документов …105-109

[1] житейских, космических или политических. О.К.

[2] Предлагаю обсудить эти вопросы в следующем номере. Для полемики: чтобы утвердиться, надо отказаться от многочисленных уз изобразительной грамматики в пользу Непосредственности вúдения. От чего ты готов отказаться? К.О.

[3] Братья Гонкуры, Мопассан, Золя – в литературе. К.О.

[4] Четырнадцать человек – совершенно случайное совпадение с количеством учредителей известного объединения передвижников

[5] Сам он Валерку ошельмовал – показал ему страничку, а прочитать не дал. Должности у нас перечислены в журнале на странице «Наш вернисаж», а не на последней странице

[6] «Признать ошибку» - значит подписать себе приговор

[7] Кустовые объединения как раз и были созданы в этом же году на августовской конференции, так что он и тут вводит Валерку в заблуждение

[8] Текст сообщения: «В декабре любители искусства г. Шахуньи смогли посмотреть выставку работ преподавателей художественных школ северных районов нашей области. Эта выставка – первый практический шаг только что созданной группы художников, в которую вошли 14 человек (газета «Красное знамя», Тонкино,1 января 1979 г.)

[9] Ни слова раскаяния в моих заявлениях и переписке не было и в помине (см.фотокопию заявления в Приложении 2) Вот это и есть шельмовство, когда человека изолируют от печати, от слова, шельмуют его имя («ошельмовать» значит огласить человека бесчестным - Вл.Даль.Толк.сл.)

[10] Меня не восстановили, я поступил вновь на первый курс, сдав вступительные экзамены. Текст письма – см. Приложение

[11] Фрагмент письма см. Приложение 2

[12] Я оставил без изменения фамилию начальника госбезопасности, так же как и фамилии моих друзей. Вернее, по рекомендации Валерия Николаевича, я изменил его фамилию. Но, поскольку я думал, что фамилия его Втюрин, то и упразднил одну букву. Оказалось, что это и есть его настоящая фамилия, на что В.Н. заметил: «Да, ладно». В 1992 году мы с В.Н. оказались в одном штабе поддержки Президента Ельцина, так что не имеет смысла менять фамилию.

[13] С другой стороны, этим самым он отделял себя от меня – такова этика такого рода «собеседований». Смелости, а может наглости, не хватило отвечать ему тем же. Да нет, просто не привык я .

[14] Читал я Сахарова-то. В Ленинграде, где я учился, самиздатовскую литературу приносили нам ребята из ЛГУ. Я переснял на фото статью А.Д.Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». Ленинград, 1968. Фотокопия статьи 1971г. Хранится у меня. - К.О.

Бесплатный конструктор сайтов - uCoz